В Москве он собирался пробыть до конца отпуска. У него составилась широкая программа мероприятий: рестораны, музеи и обязательно театры. Для начала Оля выберет ему приличный костюм — не покажешься же театральной публике с интеллигентной девушкой в джинсах и кожаной куртке. И ей по ходу он что-нибудь сообразит. Золотую пустяковину рубликов за двести.

Выйдя из метро, он зашел в ближайшую телефонную будку и набрал по памяти номер. Монета с шумом провалилась в щель.

— Да! Алло! Алло!

Заранее он не подготовился, что сказать. А теперь испугался ее непривычного из-за телефона голоса. Он решил дать ей узнать себя и сказал полушутливо:

— Ты меня еще не забыла?

— Ах, Олежка. Нет, конечно… Когда ты прилетел?

Она не забыла. Но волнения или радости в ее искаженном стальной мембраной голосе он не услышал. Он спросил дурацким игривым тоном, все еще надеясь:

— А к тебе можно сейчас?

— Нет, Олежка, я болею. И потом… только ты не обижайся, пожалуйста, — я ведь на шесть лет старше тебя. Ты слышишь, Олежка?

И тогда он, сгорая от стыда за себя, прикинулся дурачком. Он очень хотел встретиться — она увидит его и, может быть, передумает. Он начал говорить еще более дурацким, самым дурацким на свете голосом:

— Какие пустяки. Посидим где-нибудь часок…

— Нет. Не сердись, Олежка. Там, на море, было все по-другому…

Голос ее стал вдруг еле слышным, а потом и вовсе пропал. Но все и так стало ясно. Олег не дослушал и повесил трубку. Он вышел из будки и пошел куда глаза глядят.

Сложный аппарат — телефон, сразу в нем не разберешься. Он не узнал ее голоса — будто говорит чужой человек, но она узнала — значит, это все-таки была она. Нет, простой аппарат телефон. Просто люди не видят, что там внутри, И сами выдумывают сложность. Все просто, как и во всяком механизме…

Олег шел прямо, не сворачивая, пока не вышел к театру. Он узнал его по фотографиям. Он вспомнил свою программу и пошел к кассе. Окошечко было закрыто, он спросил у кого-то: «Что, касса закрыта, что ли?» Вокруг толпилось много народу, но никто ему не ответил. От группы высоких красивых парней отделился один длинноволосый, и подошел к нему:

— Имею предложить. Один партер.

И заломил цену. Не моргнув, Олег расплатился и, ухватив наугад несколько десяток, сказал:

— Спой песенку — твои.

— Иди-ка ты… — выругался парень.

Вся компания начала оглядываться на Олега, но он их не боялся. Они имели нежные щеки и всегда светлое небо над головой. Олег не хотел смотреть спектакль о сильных, настоящих людях в компании с такими.

Невдалеке стояли парень и девушка, очень спокойные, они понравились Олегу. Он подошел и предложил им билет. Обрадованный парень протянул теплый, видно, давно приготовленный в руке рубль. Олег взял, — чтобы не обидеть. Они пошли, прижавшись друг к другу, и ни разу не оглянулись на него. Он не злился, он тоже хотел так идти, очень хотел…

Олег шел по улице и не мог приспособиться к движению. На Уралмаше было не так, и он свернул в переулок, где меньше толкались. Реболда тоже не походила на Уралмаш, но там они работали вдвоем, а теперь он остался один. Здесь было гораздо тоскливее — ни один прохожий не остановил на нем взгляда.

И вдруг он увидел такую картину: навстречу зигзагом по переулку шел мужик и играл на гармошке. За ним бежала жена, красивая женщина, и останавливала его. Мужик вырывался, не говоря ни слова, и снова шел своим зигзагом, продолжая играть что-то непонятное. Олегу очень понравилось его упорство, он подошел ближе и увидел, что у гармониста на двух пальцах черные сбитые ногти — видно, зубило он держал в руках чаще, чем гармонь. Женщина все же увела гармониста, и Олегу было жаль — ушел самый знакомый ему человек в Москве.

Когда он покупал билет в кассе Аэрофлота, то вытащил из кармана бурый желвак железа. А второй памятью о Белом море служил сверток ламинарий, лежащий на дне сумки. Ламинарии он взял потому, что они хорошо заживляли раны. Не все, конечно, а легкие раны — в водорослях содержится столько полезных веществ, что человек и не подозревает. А из железа он сделает кулон.

Олег положил сверху в сумку блок хороших сигарет — гостинец для ребят. Потом вышел на улицу ловить такси.

В мыслях он был уже дома. Он представил, как входит в свой цех — радостно машет ему рукой Мишка, поднял на лоб очки добрый Кузьмич, сдержанно кивают другие токари. Вокруг ровно жужжат станки, выбрасывая снопы разноцветных искр — все прочно, надежно…

Олег вдруг явственно почувствовал привычный и родной запах машинного масла, эмульсий, горячего металла, и на душе у него стало спокойнее.

Когда мотор замолк, шофер сказал:

— Приехали, господа, вылазь.

Володя спрыгнул с подножки на землю и, разминая ноги, обошел машину вокруг. Всякие трубки и концы свисали из-под мотора до самой земли и были покрыты толстым слоем жирной от масла пыли.

— Ну хоть до поворота, а? — свесился из кузова Фишкин.

— На черта мне шланги рвать? — возразил шофер. — Ты сперва дорогу сделай… Пешком дойдете.

— Правильно, Палыч, с нами только так и надо, — будто даже обрадовался Фишкин и с готовностью полез через борт.

По его красному опухшему лицу никогда не поймешь, серьезен он или придуривается.

— Что ему людей жалеть — он машину жалеет, — сказал Осип Михалыч.

Слова эти предназначались лесничему, который выделил рабочим ветхий ЗИЛ, а новенький ГАЗ-66, что идет по любому бездорожью, оставил в гараже. Володя понимал почему — на случай сигнала о пожаре — и был согласен с лесничим. ГАЗ-66 предназначен тушить пожары — на нем бак с водой, помпы и все такое, он должен находиться всегда под рукой. Нельзя же на танке в соседнее село за картошкой ездить — вдруг тревога? Некоторые этого не понимали, им было лень четыре километра пройти пешком, и спорили с начальством. А с начальством не нужно спорить — у него и власть, и образование.

Володя протянул руки, и Осип Михалыч передал из кузова топоры. Но потом на землю спрыгнули Фишкин с Санькой, и остальной груз он стал передавать им. А Володя зря стоял у борта, стараясь встретиться глазами с Осипом Михалычем — тот будто не замечал его. Тогда Володя отошел к шоферу. Он нагнулся и сказал, чтобы никто не слышал:

— Сегодня за нами будь к двум часам.

— Мне все равно, — сказал шофер. — Хоть совсем не работайте.

— Покурим, — сказал Осип Михалыч, когда Володя взялся проверять инструмент, — торопиться некуда.

— Да, куда торопиться-то? Успеем еще, — подхватил Фишкин.

Володя не стал возражать и присел на обочину, где собралась подчиненная ему бригада: Осип Михалыч, Фишкин и Санька. Как все, так и он. Противопоставлять себя значит наживать врагов, дядька об этом правильно сказал. А враги тебя могут так зажать, что не только вверх пробиться, но и вздохнуть не сможешь, — тут будь настороже, как на погранзаставе. Дядька видел жизнь, он врать не станет, потому что умные люди не врут.

Когда гул машины стих далеко за деревьями, стали разбирать инструмент. Осип Михалыч взял топор из общей кучи. Фишкин тоже взял топор и отошел в сторону. Володя посмотрел, как Санька пыхтя возится с бензопилой, и подошел к нему.

— Пупок развяжется, дай-ка… — сказал он.

Санька без слов подчинился, а он, чтобы не резало плечо, стал подкладывать свернутый носовой платок.

— Эх, разве так пилу носят? Кто же так пилу берет? — засмеялся Фишкин. — Ты руку сквозь просунь, сквозь!

Володя попробовал — совсем другое дело. Стало удобнее, и в освободившуюся руку можно взять канистру с бензином.

— Ты, Фишкин, просто гений! — пошутил Володя и зашагал вперед. Оставшиеся два топора достались Саньке.

Как всегда рано утром, идти было очень хорошо. Потому что солнце приятно грело спину; потому что август в лесу — очень красивое время; потому что сегодня по дороге еще никто не прошел, ты — первый, а ничего нет приятнее, чем быть первым.