"Из обещаний Союза помочь А.С. ничего не было выполнено, кроме посылки телеграфом 250 рб. на имя "вдовы писателя Грина Надежды Грин" в мае 1932 года, когда А.С. еще был жив", — записала Нина Николаевна в своих комментариях к письмам Шепеленко.

В мае 1932-го Грин еще не умер, но был уже на исходе. Он почувствовал себя плохо весной 1931 года. Обратились к старому, заслуженному врачу Федорову. Тот не нашел ничего серьезного: небольшое раздражение и увеличение печени, но с алкоголем велел покончить. Грин только усмехнулся. "Еще в молодости мне этим грозил врач, лечивший меня от алкоголизма, а я всё живу и живу!" В конце августа, после того, как Грин, вернувшись из Москвы, потерял сознание, пришлось звать Федорова снова. Выслушав больного, врач нашел воспаление легких, но на рентген почему-то не послал. А температура не спадала всю осень.

В ноябре 1931 года Н.Н.Грин писала И.А.Новикову: "Положение А.С. очень тяжелое. Два месяца высокой температуры его съели, а теперь еще выше стала температура, и я боюсь всего страшного, так боюсь, у него мало сил, и есть почти ничего не может. Здесь нет врачей, нет средств для исследования больных; как в яме. Он всё время жестоко волнуется и беспокоится теперь тем, возьмут ли его в клинику. Как во время этой тяжелой болезни выявились все высокие качества его души, как он стал терпелив, прямо сердце разрывается. И так страшно за него".

Нина Николаевна и ее мать втайне от Грина стали вязать платки и береты и менять их на продукты. Много приходилось платить врачам, еду готовили отдельно — Грину давали всё лучшее, но лучше ему не становилось.

"Это расплата, алкоголизм требует к ответу, — сказал он однажды жене. — Я хочу, чтобы ты поняла, что я считаю нормальным свое теперешнее состояние. Мне 52 года, я так изношен, как не всякий в таком возрасте. Ты знаешь, что жизнь грубо терла меня, и я её не жалел. За водочку, дружок, все расплачиваются. Твой отец тоже расплатился. Жаль мне тебя — беззащитен ты, мой малыш, а книги мои не ко времени. Трудно тебе будет. Я внутренне готов к тому, чему быть предстоит. И больше об этом, родная, говорить не будем.

Это был первый и последний раз, что Александр Степанович так твердо и отчетливо заговорил о своей смерти".

Весной он уже почти не вставал. Чтобы выносить его в сад, наняли сильную женщину Степаниду Герасимовну. Однажды она вынесла его из дома вперед ногами. "Видишь ты, Александр Степанович, я тебя сегодня как покойника выношу". Как пишет Нина Николаевна, душевно эта женщина стала ему после ее слов противна, но вслух он ничего не сказал.

Болезнь вообще изменила его. Он стал интересоваться здоровьем посторонних людей, чего прежде не делал никогда. "Куда делась его строптивость и грубость 31 года? А.С. в постели стал чудеснейшим из людей. И почти год его лежания не сделал его ни капризным, ни нетерпеливым. А.С. с марта не хотел есть, таял на глазах, рак еще не был определен. Он сам говорил, что без еды можно умереть, а есть не хотел. После этой записки 6 дней он ел всё, что я давала. А потом со слезами попросил не мучать его пищей".

Записка, которую упоминает Нина Грин, в архиве сохранилась:

"Сашечка, милый!

Если ты не хочешь больше жить — скажи мне это прямо, я тогда ничем тебя тревожить не буду. Делай всё как хочешь. Но, если хочешь жить, то надо к этому приложить какое-то усилие. Если у самого нет сил сделать это усилие, отдайся на мою волю, я ничего тебе кроме добра не желаю. А так терзаться я больше не могу. Твоя любящая Нина".

Всё было, как с ястребом Гулем, которого они так же пытались насильно кормить. Нина Грин просила мужа выздороветь к Пасхе, самому любимому его празднику. Не вышло.

"— У вашего мужа рак желудка. Я это увидел, как вошел в комнату. Года два работал в клинике профессора Оппеля, и у меня есть некоторый опыт в распознании раковых больных даже по внешнему виду.

Хотелось кричать от боли — ведь это же полная безнадежность, а мне надо было молчать, чтобы в открытые окна Александр Степанович ничего не услышал, надо было сделать спокойное лицо. Я только тихо сказала врачу: "Пошлите меня в аптеку".

По дороге врач сказал мне, что он уверен, почти уверен, что это рак.

— А операция?

— Безнадежно. Далеко зашедший случай".

Она предложила собраться всем врачам, лечившим ее мужа. Через несколько дней Грина осмотрели трое докторов, а потом в саду под большим ореховым деревом прошел консилиум, на котором с диагнозом согласились все.

"Вчера я долго говорила с врачами — от чего же умирает Саша. Они все-таки находят, что от рака, но где зарождение его — в легких ли, в желудке или печени метастазы, или наоборот, сказать ничего нельзя без рентгена. Такой бурный темп истощения, говорят они, бывает только при раке…" — писала она в эти дни Калицкой.

В тот же день пришел почтальон и принес бандероль с 20 экземплярами "Автобиографической повести", только что вышедшей в Ленинграде. Грин подарил врачам по книге. Последний раз в жизни.

"Мне никогда не забыть этой страшной картины: смертельно бледный Александр Степанович, и на белом одеяле вокруг него разбросаны синие книжки "Автобиографической повести" — тяжелое начало встретилось с не менее горьким и тяжким концом талантливого, светлого, жизнелюбивого писателя. Где справедливость?"

19 июня 1932 года Нина Николаевна писала Новикову: "Дорогой Иван Алексеевич! Александр Степанович умирает от рака желудка. Напишите ему что-либо доброе, что его развлечет. О болезни не пишите. Он не знает о своем положении. Очень тяжело и жаль его, страдающего. Ваша Н.Грин".

"Марина захватила с собой Вашу "Дорогу никуда", — писал Новиков Грину. — Я даю ее с осторожностью, чтобы не потерять. Но нельзя не дать потому, что эти молодые читатели любят Вас — очень, и эту книжку особенно. С ней спорит только "Бегущая по волнам".

Это было последнее, полученное Александром Степановичем письмо.

За два дня до смерти он попросил, чтобы пришел священник.

"Он предложил мне забыть все злые чувства и в душе примириться с теми, кого я считаю своими врагами. Я понял, Нинуша, о ком он говорит, и ответил, что нет у меня зла и ненависти ни к одному человеку на свете, я понимаю людей и не обижаюсь на них. Грехов же в моей жизни много и самый тяжкий из них — распутство, и я прошу Бога отпустить его мне".

"Он всё время в забытьи. До последней сознательной минуты, когда язык его еще не был парализован, он говорил о разных мелочах будущей жизни. Сердце сравнительно крепкое, упорно держит Сашу на земле", — писала Нина Николаевна Калицкой 8 июня 1932 года.

Умер Грин вечером того же дня. В половине седьмого. Летом в Крыму нельзя затягивать похороны, и хоронили назавтра.

"На кладбище — пустынном и заброшенном — выбрала место. С него видна была золотая чаша феодосийских берегов, полная голубизны моря, так нежно любимого Александром Степановичем… В тот тяжелый для Крыма год даже простой деревянный гроб было трудно достать. Я обтянула его деревянный остов белым полотном и обила мелкими вьющимися розами, которые Грин, вообще очень любивший цветы, любил больше всего".