Движимый чувством осторожности, он обошел холл и дворик отеля, прежде чем направиться в бар, и только убедившись, что его недавних посетителей нигде нет, подошел к столу. Поднимая пиджак, сразу понял, что подарки на месте, не спеша допил свой стакан и не садясь отсчитал деньги по счету.

На этот раз, когда Джим Рассел вернулся в свой номер, он зажег ночник и вышел на маленький балкон. Потом достал обе коробки из кармана и положил их на круглый столик. Бросил пиджак на один стул, сам уселся на другой и начал рассматривать подарки.

Он уже перебрал все возможности, которые могли бы объяснить обыск его номера, и теперь, когда больше ничего не оставалось, открыл меньшую коробку и стал рассматривать золотую медаль со святым Христофором. Потом, положив её на место, развязал бечевку на большем свертке и достал портсигар. Тот по-прежнему казался ему совершенно безобразным, и повертев его в руках, Джим машинально открыл и уставился на лежавшую там ткань и маленькие предметы, выступавшие под её верхним слоем.

Изумленно обнаружив, что внутренность портсигара выглядит вовсе не так, как он видел прежде, торопливо извлек три из лежавших там небольших предметов. Крепко сжав зубы, ощупал их и развернул. Зеленый свет ударил ему в глаза от трех камней весом от одного до четырех карат, и не веря своим глазам он понял, что это изумруды, что портсигар весь полон ими и что его прежнее мнение о Максе Дарроу было совершенно верным.

На мгновение он забыл о мужчине с револьвером и его спутнике. Главное – ему пришлось признаться себе, что он одурачен бессовестным и хитрым человеком. Будучи уверенным в его честности, Дарроу сделал ставку именно на то, что должно было сработать безотказно, он сделал ставку на его порядочность и на на прочно укоренившееся в Расселе чувство долга. Если не учитывать случайных обстоятельств, которые нельзя было предвидеть, Дарроу мог быть уверен, что коробка будет доставлена в Нью-Йорк невскрытой. И вот Дарроу показал ему выложенный тканью портсигар, послал его в спальню за коробкой и бечевкой и за это время положил туда уже упакованные заранее изумруды.

То, что может случиться в Нью-Йорке, больше не интересовало Рассела, когда он положил камни на место и отнес коробки в комнату. Гнев, вызванный больше обидой, чем чувством мести, кипел в нем, когда он сбросил одежду и отправился в ванную, чтобы побриться и принять душ.

Обида продолжала терзать его, пока он одевался, и к тому времени он был убежден, что история, рассказанная Дарроу, фальшива от начала до конца. Он даже не верил, что вообще была какая-то жена, не верил, что существует или когда-то существовал сын; он был убежден, что и чек на восемь тысяч долларов – тоже фальшивка.

И только спускаясь в лифте вниз с двумя коробками в кармане, он осознал, что если бы не счастливая случайность да не его безуспешная погоня за Клер Тремен, то коробка и изумруды были бы сейчас собственностью человека в затемненных очках…

«Перешеек» был полон, когда Рассел явился туда в половине восьмого. Большинство столиков были заняты, но в баре ещё оставались свободные места и он стоял, оглядываясь вокруг до тех пор, пока к нему не подошел бармен Фред.

– Макс где-то здесь?

– Нет, сэр, его здесь нет, – сказал Фред. – Сегодня вечером я его не видел.

Когда он вопросительно замолчал, Рассел заказал выпивку, которой не хотел, и присел, пока Луис Кастанца принимал заказ. Когда метрдотель увидел его, он немедленно подошел, поклонился как и вчера на континентальный манер, и его напомаженные усы шевельнулись в улыбке.

– Вы сегодня один, мистер Рассел? Когда вам понадобится, я организую столик.

– Я разыскиваю Макса.

– Он оставил записку, что появится позднее.

Эта информация довела возмущение Рассела до предела, и он не скрывал своего недовольства. Но не зная, сколько ему придется ждать, и понимая, что поесть-то нужно, он отодвинул стул и последовал за Кастанцей к столику. Кастанца предложил меню, которое казалось всегда было у него под рукой, и сказал, что если Рассел любит креветки, то он их настоятельно рекомендует.

– Это местные креветки, – пояснил он. – Они не похожи на тех, что подают в Соединенных Штатах. Огромные. Шесть или семь штук на фунт.

– Хорошо.

– Может быть для начала что-нибудь заливное? Или «севиш»?

– «Севиш».

Кастанца пометил в блокноте, вырвал листок и передал его ожидавшему официанту. Рассел посасывал свой коктейль. Начав есть без всякого аппетита, скоро он обнаружил, что изрядно голоден. «Севиш» снова была великолепна, креветки действительно огромные, а таких нежных ему есть ещё не приходилось. Он съел все и даже заказал себе вторую чашку кофе.

Когда вошла Лола Синклер, он не заметил, но она вдруг оказалась у его стола, белокурая и миловидная, в голубом платье, с ожерельем на шее. Она улыбнулась, когда он попытался встать, и попросила не беспокоиться, так как она может присесть только на минутку. Рассел предпочел бы подумать в одиночестве, но припомнил все, что слышал о хороших манерах, и спросил, не хочет ли она выпить. Лола заказала виски со льдом и пока пила, успела сообщить, что работает с пяти до семи, затем перерыв для коктейлей и потом снова с девяти тридцати до одиннадцати тридцати.

– Вы рано уходите, – заметил Рассел.

– Мы ведь закрываемся в двенадцать, – сказала она. – Это не ночной клуб.

Когда она наконец отошла, Рассел продолжал курить одну сигарету за другой, нетерпение его росло. Почти каждую минуту он окидывал взглядом зал, отделанный бамбуком, и бар. Несмотря на это Клер Тремен вошла так, что он её не заметил и узнал только когда она заговорила с Кастанцей в глубине зала. Затем, прежде чем он успел подняться, её гибкая фигурка в открытом белом костюме скользнула вверх по лестнице. Когда она очутилась на узком балкончике, Рассел заметил, как она исчезает за дверью конторы.

Следующие несколько минут прошли для Рассела как в тумане. Его мысли метались от девушки к Дарроу, к изумрудам, к человеку в затемненных очках, но в них не было ни цели, ни логики, ни смысла. Он видел, как Лола выпила вторую рюмку с какимто мужчиной в баре. Он взглянул на струнное трио и убедился, что те что-то играют. И наконец спустя полчаса, как ему показалось, а на самом деле минут через пять, он поднялся и зашагал через зал.

Скорее растерянность и неуверенность, а не какой-то четкий план действий, толкнули его на то, чтобы подняться по лестнице и войти в контору. У него не было ни малейшего представления о том, что он сделает или скажет, но когда он вошел, это не имело никакого значения: контора была пуста.

Она была чуть просторнее обычного конторского помещения и в ней поместились стол, три стула, стеллаж для документов, бачок с охлажденной питьевой водой, пишущая машинка и этажерка. Но не было ни шкафов, ни сейфа. Не было ничего больше, кроме металлической двери, соединявшей контору с квартирой Дарроу.

Рассел постучал, потом постучал ещё раз. Постучал кулаком, прислушался, попробовал повернуть ручку. Не услыхав ничего, кроме собственного дыхания и стука своего сердца, он повернулся и начал спускаться по лестнице, но какое-то неопределенное беспокойство зашевелилось у него внутри.

У основания лестницы Кастанца разговаривал с официантом, держа в руках меню.

– Да, сказал Кастанца. – Конечно, я помню молодую леди. У неё была договоренность с Максом на девять часов. Я сказал, что его здесь нет, но возможно, он прошел в контору со стороны своей квартиры.

– Есть у вас ключ от соединяющей их двери?

– Нет, – Кастанца покачал головой. – Такой ключ только у Макса.

– Я попробую войти через другую дверь, – Рассел повернулся, голос его звучал напряженно. – С другой стороны квартала.

– Но Макс должен быть там. Иначе девушка не смогла бы войти в квартиру. Может быть…

Джим Рассел так и не узнал, что имел в виду Кастанца, мало что запомнилось ему и из его поспешной прогулки. Полквартала путь его лежал по Авениде сентраль, залитой огнями реклам и заполненной толпами прохожих; затем она осталась позади, когда он свернул налево в темный узкий переулок, двигаясь сначала бегом, а потом перейдя на быстрый шаг.