— Боюсь, что я не знаю, кто такой Нортклифф, — пожал плечами Акбар.

— О, Нортклифф — это Хармсворт, — ответил Сирил таким тоном, как говорят с несмышленым ребенком.

— А кто такой Хармсворт? — спросил турок. Молодой маг ответил безразлично:

— Никто.

— Никто? — удивился Акбар. — Как это понимать?

Сирил печально покачал головой:

— Его просто не существует.

Акбар-паша широко раскрыл глаза, точно увидев призрак. Это был один из излюбленных фокусов Грея. Сначала он, неторопливо рассказывая что-то чрезвычайно серьезным тоном, завоевывал доверие собеседника, а потом при помощи нескольких изощренно-параноических замечаний доводил его до умопомрачения, не без удовольствия наблюдая за мучительными попытками его разума разобраться во всем этом. Невинный диалог оборачивался кошмаром. Не исключено, что именно в этом Сирил видел главную цель любой беседы. Он продолжал по-прежнему серьезным тоном, со слегка преувеличенной улыбкой:

— Это всего лишь подтверждение известного положения метафизики, столь блестяще сформулированного Шеллингом в его философии относительного, в котором я бы в данном случае особо выделил мысль о том, что восприятие объективного как реальности подразумевает представление об индивиде как о некоей tabula rasa, и в этом западное учение об Абсолюте целиком сходно с буддийской доктриной Сакьядитхи. Если не верите, то прочтите Вагасанъи-самхиту в «Упанишадах».

И он обернулся к Лизе с видом человека, наконец-то сумевшего всем все объяснить.

— Так что вы были правы, защищая Евзапию Паллади но. Думаю, мы навестим ее, когда приедем в Неаполь.

— Судя по всему, моя поездка в Неаполь — дело уже решенное?

— Решаю не я, решает учитель. Он вам все объяснит — постепенно. А пока нам придется проверить эту даму на предмет скрытых волосков — и трудное же это будет де дело, вы только взгляните на ее черную гриву!

— Вы циник и язва, я вас ненавижу.

— Любишь меня, люби и мою собаку.

Тут Саймон Ифф решительным жестом вмешался в разговор и сам повел его. Сирил же неожиданно наклонился к Лизе и сказал негромко:

— «Сойдите же, о Мод, со мною в сад: уходит ночь, пора летучей мыши».

Он взял ее пол руку, и они вышли. После долгого поцелуя, по-прежнему возбуждавшего каждый нерв в их телах, он обнял ее своими длинными руками и произнес:

— Вот что, девочка, я сейчас не могу объяснить тебе всего, но эти наши гости опасны в том числе и для тебя. А просто так взять и выгнать их тоже нельзя. Поэтому прошу тебя: доверься нам и жди. Пока они не ушли, не приближайся к ним, уходи под любым предлогом. Можешь сделать вид, что у тебя истерический припадок, и упасть на пол, если они начнут приставать к тебе; но ни в коем случае не позволяй им притронуться к тебе! Малейшая царапина может оказаться смертельной.

Убедили Лизу даже не слова, а та серьезность, с которой они были произнесены. Наконец-то все стало на свои места. Он сказал, что любит ее, а его сегодняшнее поведение было всего лишь игрой, такой же, как этот смокинг и его бритая голова. Освободившись наконец от всех сомнений, ее любовь хлынула наружу, как лучи солнца при восходе из-за холодной громады скал в какой-нибудь горной местности. Вернувшись в студию, они обнаружили, что к сеансу уже все было готово. Женщина-медиум сидела за столом, двое мужчин расположились по обе стороны от нее. Перед ней, между рук, лежало несколько целлулоидных шариков, пара огрызков карандашей и еще несколько мелких предметов. Все они были тщательнейшим образом проверены — как если бы кто-то решил проверить хвост собаки, чтобы узнать, кусается ли она. История спиритизма — это история людей, тщательно замазывавших малейшие щели в стенах, но всегда забывавших хотя бы прикрыть дверь. Самому изощренному писателю вряд ли удалось бы описать ход подобного сеанса. Обычно считается, что там происходит нечто чрезвычайно волнующее и таинственное. И действительно, есть люди, готовые с таким же энтузиазмом, с каким они могут бодрствовать три ночи подряд, начать благодарить Создателя за ниспосланную им смерть часа за два до появления первых ее «признаков». А их настойчивые просьбы обратить самое пристальное внимание на вещи, менее всего имеющие отношение к делу, могут довести до умопомрачения любое живое существо, чей интеллект хоть немного превышает интеллект улитки.

— Взгляните, как мы удачно расположились, — прошептал Сирил Лизе, когда они оба уселись на диван, к которому был пододвинут стол. — Все, что нам известно, это то, что-либо оба джентльмена, либо по крайней мере один из них находятся в сговоре с графиней Моттих. В том, что Саймон Ифф с нею не сговаривался, я был готов поклясться; однако в такой ситуации нельзя доверять даже родному брату. Видите, они задергивают шторы. Зачем? Чтобы «облегчить действие силы». Но если предполагается, что тут действует некая кинетическая сила, то как ей может помешать свет? Иногда говорят, что «свет мешает медиуму в его тонкой работе» — вероятно, точно так же, как недремлющее око полицейского мешает вору в его тонкой работе. Вот, слышите? Заговорили о «доказательствах», и опять речь идет только об условиях, в которых проходит представление; в том-то и фокус, что они бесконечно спорят об этих условиях, ни слова не говоря о «силах».

— А ей не мешает то, что мы разговариваем?

— Напротив, медиумы даже просят посетителей разговаривать. Убедившись, что мы увлеклись разговором, она не преминет воспользоваться этим, чтобы проделать самую опасную, самую сложную часть своего трюка. После этого она сама привлечет наше внимание, сказав, что «се сила пришла», и попросит следить за своими действиями, «чтобы не было обмана». Тут все насторожатся, как кошка перед мышиной норкой; однако даже самый тренированный человек может удерживать себя в таком состоянии не дольше трех минут. После этого его внимание ослабнет, и тогда она спокойно исполнит свой номер. Вот, послушайте!

Саймон Ифф оживленно обсуждал с пашой порядок расположения шести ног тех, кто сидел на той стороне стола. Если им удастся убедиться, что медиум не подталкивает стол ногами, чтобы заставить шарики подпрыгивать, тогда действительно можно будет задаться вопросом, какая именно сила поднимает их в воздух.

— Боже, какая скука! — простонал Сирил. Однако даже если бы он ничего не сказал Лизе там, в саду, она бы почувствовала, что он лжет. Несмотря на деланное безразличие, он наблюдал за всем очень внимательно, и за его скучающим тоном слышались нотки скрытого беспокойства. Вряд ли предстоящий сеанс мог так волновать его; в чем же было дело? Женщина-медиум издала стон. Пожаловавшись, что ей холодно, она начала извиваться всем телом; вдруг ее голова упала на стол. Это очевидно никого не удивило, потому что было частью представления.

— Дайте мне вашу руку! — обратилась она к Лизе. — Я чувствую, что от вас исходят флюиды симпатии. — И она не лгала, потому что не ощутить природную теплоту сердца девушки было невозможно. Та протянула было ей свою руку; но ей помешал Саймон Ифф.

— У вас может быть спрятанный волосок или нитка! — сказал он резко. — Сирил, зажгите свет!

Старый мистик принялся внимательно изучать ладони Лизы. Однако Сирил, наблюдавший за ним, понимал, что тот преследовал совершенно иную цель.

— Я был в саду, когда вы проверяли графиню, — не громко произнес он. — Чтобы доказательство было полным, дайте я проверю ее руки.

Улыбка Саймона Иффа показала ему, что он на верном пути. Сирил в свою очередь взял ладони графини и проверил их очень тщательно. Никаких волосков на них, конечно, не было, да он и не искал их.

— Ногти слишком длинные, — заметил он наконец. — Под ними можно спрятать все, что угодно. Нельзя ли их обрезать?

Паша бурно запротестовал.

— У нас нет права решать за благородную леди, какой маникюр ей делать! — возмущенно заявил он. — Разве мы не можем доверять своим глазам?

Сирилу Грею без труда удавалось подстрелить на бегу рысь; однако он ответил печально:

— Я — нет, мой дорогой паша, у меня амблиопия. От табака. Эта беспардонная чушь вызвала у паши новый взрыв негодования.