— Отец, — сказала она с дрожью в голосе, — только тяжелые обстоятельства, в каких мы очутились, могли заставить меня покинуть дом; но после многих тревог, преодолев неслыханные трудности, я возвращаюсь с кое-какими шансами на спасение всех нас. Благодаря вашему имени, влиянию дяди и протекции господина де Солиса мы добились для вас места управляющего окладными сборами в Бретани; оно дает, говорят, восемнадцать — двадцать тысяч в год. Дядя внес залог… Вот ваше назначение, — сказала она, вынимая из сумки письмо. — Жить здесь в эти годы жертв и лишений было бы для вас невыносимо. Наш отец должен остаться в положении по крайней мере таком же, какое он всегда занимал. Из вашего жалованья я ничего не потребую, употребляйте его, как вам заблагорассудится. Только умоляю вас подумать о том, что у нас нет ни копейки дохода и что мы все будем жить на то, сколько уделит нам Габриэль. В городе ничего не будут знать о нашей монастырской жизни. Если бы вы остались дома, то были бы помехой для того, что мы с сестрою предпримем с целью вернуть семье благосостояние. Злоупотребила ли я данной мне властью, ставя вас в такое положение, что вы сами можете поправить свои дела? Через несколько лет, если захотите, вы будете главноуправляющим окладными сборами.

— Итак, Маргарита, — кротко сказал Валтасар, — ты выгоняешь меня из моего дома.

— Я не заслуживаю такого сурового упрека, — ответила дочь, сдерживая бурное биение сердца. — Вы вернетесь к нам, когда вам можно будет жить в родном городе, как вам подобает. Впрочем, папенька, разве вы мне не дали слова? — продолжала она холодно. — Вы должны мне повиноваться. Дедушка остался, чтобы вы поехали в Бретань с ним вместе, а не путешествовали один.

— Не поеду! — воскликнул Валтасар, поднимаясь. — Ни в чьей помощи не нуждаюсь, чтобы поправить свои дела и выплатить долги детям.

— Но я вам предлагаю наилучший исход, — невозмутимо продолжала Маргарита. — Попрошу вас подумать о взаимных наших отношениях, которые я вам в немногих словах объясню. Если вы остаетесь в этом доме, ваши дети уедут отсюда, предоставляя вам здесь быть хозяином.

— Маргарита! — крикнул Валтасар.

— Затем, — продолжала она, не желая замечать раздражения отца, — придется уведомить министра о вашем отказе, раз вы не хотите принять доходного и почетного места, которого мы, несмотря на хлопоты и протекцию, не получили бы, если бы дядя ловко не вложил несколько тысячефранковых билетов в перчатку одной дамы…

— Покинуть меня!

— Или вы нас покинете, или мы бежим от вас, — сказала она. — Будь я единственным у вас ребенком, я подражала бы матери, не ропща на уготованную вами участь. Но сестра моя и оба брата не погибнут от голода и отчаяния возле вас; так обещала я той, которая умерла здесь, — сказала она, показывая на место, где стояло ложе матери. — Мы таили от вас наши горести, мы страдали молча; а теперь силы наши истощились. Мы уже не на краю пропасти, а на самом дне, отец! Одно только наше мужество нас не спасет, нужно еще, чтобы наши усилия не уничтожались беспрестанными прихотями страсти…

— Милые дети, — воскликнул Валтасар, хватая руку Маргариты, — я буду вам помогать, буду работать, я…

— Вот пути к тому, — ответила она, показывая на министерское письмо.

— Ангел мой, для того чтобы поправить состояние таким способом, каким ты предлагаешь, потребуется слишком много времени! Из-за тебя я потеряю плоды десятилетних работ и огромные суммы, вложенные в мою лабораторию. Вот где, сказал он, указывая на чердак, — все источники нашего богатства.

Маргарита пошла к дверям со словами:

— Отец, выбирайте!

— Ах, дочь моя, вы очень суровы! — ответил он, садясь в кресло и предоставляя ей уйти.

На следующий день утром Маргарита узнала от Лемюлькинье, что Клааса нет дома. При таком простом сообщении она побледнела, и такой ужас был написан на ее лице, что старый лакей сказал ей:

— Будьте покойны, барышня, барин сказал, что вернется в одиннадцать часов к завтраку. Они не ложились. В два часа утра стояли еще в зале и смотрели в окно на крышу лаборатории. Я дожидался в кухне и видел, они плакали, у них горе. А ведь настал славный июль месяц, когда солнце способно всех нас обогатить, и если бы вам было угодно…

— Довольно! — сказала Маргарита, угадывая, какие мысли, должно быть, осаждали отца.

С Валтасаром в самом деле произошло то, что имеет силу над всеми домоседами; жизнь его зависела, так сказать, от мест, с которыми он себя отождествил, мысль его настолько была связана с лабораторией и домом, что они стали ему необходимы, как биржа игроку, для которого праздники потерянные дни. Здесь были его надежды, здесь нисходила с неба единственная атмосфера, в которой его легкие могли вдыхать живительный воздух. Такая зависимость от места и вещей, столь властная у натур слабых, становится почти тиранической у людей знания и науки. Покинуть свой дом — для Валтасара это значило отказаться от науки, от своей задачи, значило умереть.

Маргарита была в крайнем волнении до самого завтрака. Ей пришла на память сцена, чуть не доведшая Валтасара до самоубийства, и при том отчаянном положения, в каком находился отец, она боялась трагической развязки. Взад и вперед ходила она по зале, вздрагивая при каждом звонке у двери. Наконец, Валтасар вернулся. Пока он пересекал двор, Маргарита с тревогой приглядывалась к его лицу и увидала лишь выражение бурной скорби. Когда он вошел в залу, она подбежала к нему поздороваться; он нежно взял ее за талию, прижал к сердцу, поцеловал в лоб и сказал на ухо:

— Я ходил за паспортом.

Звук голоса, покорный взгляд и движения отца — все сокрушило сердце бедной девушки; она отвернулась, чтобы скрыть слезы, но, будучи не в силах справиться с ними, пошла в сад и вернулась, лишь когда наплакалась вволю. За завтраком Валтасар казался веселым, как человек, принявший решение.

— Значит, дядя, едем в Бретань, — сказал он г-ну Конинксу. — Мне всегда хотелось посмотреть эти края.

— Жить там дешево, — ответил старик.

— Папа уезжает? — воскликнула Фелиция.

Вошел де Солис, он привел Жана.

— Оставьте нам его нынче на весь день, — сказал Валтасар, сажая сына около себя. — Я завтра уезжаю, хочу проститься с ним.

Эммануил взглянул на Маргариту, которая опустила голову. Мрачен был этот день, все были печальны и боролись с тягостными мыслями или со слезами. То была не отлучка, а изгнание. Да и все инстинктивно чувствовали, сколько унижения для отца в том, что он так публично признается в своих неудачах, поступая на службу и, несмотря на свои преклонные годы, покидая семью. Но в нем чувствовалось величие, как в Маргарите — твердость; казалось, благородно несет он возмездие за ошибки, бывшие увлечениями его гениального ума. Когда вечер прошел и отец остался наедине с дочерью, Валтасар, весь день державший себя нежно и внимательно, как то было в лучшие дни его патриархальной жизни, протянул руку Маргарите и сказал ей голосом нежным и вместе с тем полным отчаяния:

— Довольна ты своим отцом?

— Вы достойны его, — ответила Маргарита, показывая на портрет Ван-Клааса.

На следующее утро Валтасар в сопровождении Лемюлькинье поднялся в лабораторию как бы для того, чтобы проститься с надеждами, которые он лелеял и которые здесь оживали перед ним в начатых работах. Хозяин и слуга обменялись меланхолическим взглядом, взойдя на чердак, быть может, в последний раз. Валтасар рассматривал машины, над которыми так долго парили его мысли: каждая была связана с воспоминаниями о каких-нибудь поисках, о каком-нибудь опыте. Печально приказал он Лемюлькинье выпустить ядовитые газы и кислоты, подальше одно от другого спрятать вещества, от соединения которых мог бы произойти взрыв. Принимая такие меры, он горько сетовал на свою судьбу, — как сетует осужденный на смерть, готовясь итти на эшафот.

— Вот, однако, очень важный опыт, и результата его следовало бы подождать, — сказал он, останавливаясь перед капсюлей, куда были погружены оба провода вольтова столба. — Если бы он удался — какая ужасная мысль! — мои дети не прогнали бы отца, — ведь я бросил бы алмазы к их ногам… Вот комбинация углерода и серы, — добавил он, разговаривая сам с собою, — тут углерод играет роль положительного электрода, кристаллизация должна начаться на отрицательном электроде, и в случае разложения углерод оказался бы кристаллизованным…