У вертолётов уже кружились техники, прогревали. Моторы спросонья кашляли, хватанув стылого воздуха, вяло трогались обвисшие, подшитые инеем винты.

Подхваченные вихрем, взлетали в небо мусор, обрывки бумаги, занесённые на поле палые листья, всё это медленно кружилось, разлеталось и падало, отброшенное ревущим глазастым зверем на круглых лапах.

Заря занялась на полнеба. Хребты заголубели, далеко под ними парил туман или дым лесного пожара. Солнце выглянуло, пыхнуло зайчиками на винтах отпотевших и согревшихся машин, ласково, чуть слышно коснулось лица Фёдора, прикрыло теплом глаза и ему вдруг почудилось касание руки Клани к его небритой щеке… Защемило сердце…

Погрузились и взмыли к погасшим звёздам. Солнце сразу заспешило, словно наперегонки с вертолётом, полезло вверх, озаряя ещё спящий посёлок на склоне у реки.

Вертолёт делал над ним широкий круг, набирая высоту и Фёдор лихорадочно искал глазами в сплетении улочек заветный домик, и нашёл по яркому пятну цветов во весь двор… напряженно вгляделся и, уже на вираже, успел заметить крохотную фигурку Клани в белом платье, машущую от калитки платком…

Фёдор вдруг так затосковал о ней, что хоть выпрыгивай, хоть проси лётчиков вернуться назад, ругал себя за безвольность, что не смог отказать Вадиму лететь на какие-то озёра…

Какие могут быть озёра! Когда, впервые в жизни, он встретил необыкновенную женщину-дитя, единственную и неповторимую, схожую с ним, как две капли воды… Фёдор сокрушенно стукнулся лбом о стекло и скрипнул зубами, выдавив из себя: „Ну, какой же я идиот. Господи!“

Чтобы отвлечься, он стал смотреть на холмистую от сопок, в морщинах рек и ручьёв землю. Вертолёт гремел и напряжённо дрожал, подсвистывая лопастями, летел навстречу рассвету.

Уходила под его зелёное брюхо подожженная осенью тайга. Ало мерцали долины, поросшие карликовой берёзкой, лимонным светом горели лиственницы, по распадкам табунились зелёные ельники, и дымили белой кипенью перекатов реки и ключи.

Вадим залез к лётчикам, травил анекдоты. Сверху доносился хохот, мелькала в его руке бутылка коньяка.

— Вмажешь, Фёдор? — высунулся он в салон.

— Нет, не хочу. Смотрите права отберут!

— Не достанут! Мы — у Христа за пазухой.

Фёдор опять уткнулся в окошко с круглой дыркой посередине. Просунул в неё палец, его больно тряхануло воздухом. „Холодно там“.

Надвигались горы, кое-где на них уже лежал снег. Тёмные обрывистые ущелья разбегались от хребтов и переходили в пологие долины бесчисленных ручьёв и речек.

Фёдор тянул шею, приглядывался и удивлялся: „Вот с измальства скитаюсь, а не могу охватить её, Землю! Всё новая и новая! Красоту какую природа наворотила! Ни наглядеться, ни привыкнуть…“

Он перелез через тюки к другому окошку и, как мальчишка, опять изумлённо потерялся глазами где-то за дымчатым краем горизонта.

В своих мечтах творил Федька всегда добро: тушил в одиночку лесные пожары, поил водой сдыхающие от жары отары овец иль спасал от бескормицы всех песцов в тундре. Там, где работал, там и творил чудеса, расплачиваясь за самоуправство недовольством и гонением начальства.

Однажды чуть не посадили. В Казахстане самовольно угнал буровую самоходку в степь, к кошарам, и насверлил с молодым чабаном дырок за ночь. Вода била артезианом выше буровой мачты, разливаясь вокруг озером. То-то радовались!

В азарте работы не пробовал, спешил, а когда хлебнул выплюнул: рассол… Так и не смогли забить размытые скважины. Образовалось большое солёное озеро в природной котловине, овец от потопа спасали авралом. Но, поверили в добрую душу, простили. А место нарекли Федькиным морем.

Вертолёт прокрался по ущелью и вымахнул на перевал. Далеко блеснула большая река с широкой поймой, по ней серебряными монетами, блестящими под солнцем, рассыпаны озёра и старицы.

Пошли на снижение и вскоре сели на полевом аэродроме геологоразведочной партии. К машине бежали люди и собаки. Вадим высунулся из кабины:

— Фёдор, ты не выходи! Тут есть один правдолюбец, в охотинспекцию может заложить. Нас забросят ещё на сотню километров. Там озёра, так озёра!

В салон деловито запрыгнули две собаки, большие и лохматые. Легли у ног Фёдора. Летчики, распахнув задний люк, сами вытолкнули на траву тюки зимней спецодежды, ящики и прочий груз, закрыли двери, люк, и машина заревела, набирая обороты. Вадим выглянул и увидел собак.

— А ну повыкидывай их! Устроились…

Пилот оттащил его за рукав, успокоил:

Уток будут вам доставать, пусть летят, они с нами часто кочуют из партии в партию.

— Что меня везешь не проговорился?

— Что я, первый день замужем? Мне больше тебя попадёт, если узнают. Спишут на землю…

Долетели быстро. Мягко подсели к опушке леса, на берегу длинного и узкого озера. Цепочкой уходили за горизонт старицы, озёра и заливы, словно нанизанные на тонкую нить речушки.

Марь здесь беспредельна. Только в одном месте подступал лес к границе воды и мха, да с другой стороны долины выходили из болота и дыбились могучие хребты гор. Собаки, выпрыгнув первыми, скрылись в подлеске.

Вспугнутые рёвом машины, всполошились табуны уток, улетали куда-то на дальние озёра. Разгрузились. Пилот спешил, на прощание пожал руки охотникам.

— Ну, ни пуха! Через неделю-полторы заберу. Вертолёт чихнул, крутанул винты и задрожал, заревел, поклёвывая носом. Медленно завис и вдруг, задрав торчком балку хвоста, с воем ввинтился над озером в небо. Крупная рябь от вихря заплескалась по воде.

— Ас! Вот даёт, как ведьма на метле! — Вадим восторженно смотрел вслед боком уходящей машине. — А уток! Уток столько видел где-нибудь?! Магазин „Дары природы“.

— Видел на Чукотке и больше… Давай палатку ладить, до темноты нужно устроиться.

— Давай. Да может, на вечерке постреляем.

Палатку натянули меж толстых, угнетённых и покорёженных ветром лиственниц, установили жестяную печурку, разложили спальники на подушке из елового лапника и толстого слоя духмяной сухой травы, её в изобилии росло на обсохших за лето болотных кочках, похожих на верблюжьи горбы.

Словно зная, что все прибрано и готово к приёму гостей, степенно зашёл большой одноглазый пёс и, устало вздохнув, разлёгся на спальном мешке Вадима.

— А ну, убирайся! — пнул его носком сапога Вадим. Пёс осуждающе оглядел с ног до головы хозяина единственным оком, мигнул, как циклоп, и сладко зевнул. — Вот же хамло! Уток он будет таскать! Да они их пожрут ещё в воде. А ну, пшёл отсюда! — опять сильно поддел сапогом под лохматое брюхо.

Гость недовольно уркнул и, с грозным рычанием, обнажил жёлтые стёсанные клыки.

— Ты посмотри! Ощерился, гад, цапнет ещё! Может быть, нам на холоде спать, а спальники собачкам подарим?

— Да отстань ты от него, не суетись, уйдёт сам. — Фёдор потрепал собаку за ухом. — Как зовут-то, старик?

— Тузик! — зло бросил Вадим, выходя из палатки.

— Значит, будешь Туз, а твой братишка Валет, ну а мы — Короли, потому как, на королевскую охоту меня шеф приволок. Вот и ладно, вот и познакомились…

Туз сладко, с подвывом, зевнул, соглашаясь. Встал, покружился и опять упал на королевское ложе.

— Настырный же ты, псина, не признаёшь авторитетов… А король может тебя и шлёпнуть, потому как, козырный. Ну, вставай, пошли.

Фёдор достал патронташ, вынул из чехла и собрал ружьё, вылез из палатки.

Увидев ружье, Туз чуть не сбил его с ног, с визгом вылетел и умчался в кусты, поджав хвост. „Стреляный, определил Фёдор. Удружили летуны!“

Солнце садилось. Тихо оторвался от воды туман и повис неподвижно над землёй. Вадим накачивал резиновую лодку, насос крякал, с озера откликался голос утки.

Внезапно над головой засвистело, и, вырвавшись из-за вершин деревьев, ушёл большущий табун шилохвостей. Вадим запоздало схватил ружьё, зло сплюнул и остервенело заработал ногой. Лодка расправлялась, туго позванивала надутыми боками.

— Поплыли на остров, скоро полетят, — заторопил Вадим.

Спустили лодку на воду, сели и оттолкнулись. Посудина неустойчиво колыхалась, норовя черпнуть воду. Фёдор перехватил рукоятки маленьких весел. Распустив усы по тёмной глади, оторвались от крепи берега.