Сколько шишек набьёшь в новых знакомствах, пока не встретишь того, кому можно рассказать всё. Заявление в кармане пиджака жгло душу раскаяньем за мальчишескую поспешность…

А слабаком его трудно назвать. Заматеревший тридцатилетний муж, крутоплечий и высокий, приноровился немного сутулиться, стесняясь своей мощи, смотрит добрым и волооким взглядом.

Легко сходится с людьми, работать приучен с детства безотдыхно и азартно. Вот и весь Сёмка Ковалёв.

С невеселыми думами пробрался он на второй этаж экспедиции и забрёл, по привычке, в производственный отдел. Сколько здесь выкурено сигарет в текучке работы и спорах, сколько выбито материалов и запчастей для партии!

Неужто в последний раз скрипнет издёрганная дверь, и он увидит загнанного и прокопчённого табачным дымом, как донская чехонь, начальника ПТО Павла Альбертова?

Худой и подвижный, с широкими залысинами над хмурыми бровями, тот взглянул на вошедшего и приветливо улыбнулся. Стол начальника — филиал архива.

Проекты на подпись и проверку, радиограммы, сводки, отчёты и невесть ещё какой бумажный хлам с визами "к срочному исполнению" кучились в таком хаосе, что загнанный вид Альбертова вызывал жалость и почтение.

Семён нерешительно остановился у порога, приметив в кабинете незнакомца.

— Проходи, проходи, — позвал рукой хозяин стола и смахнул со стула в угол кучу каких-то бумаг, — садись. Познакомься. Перед тобой живой мамонт золотой промышленности, мой старый друг, председатель артели старателей "Салют".

Небрежно развалясь, влитый в хороший костюм-тройку, сидел у стола коренастый и плотный старик. Выворачивался из-под изжёлта-седого чуба широкий лоб. Усталые глаза на миг пристально схватили вошедшего и насмешливо зажмурились.

— А нам нечего знакомиться, я за ним третий год присматриваю, — хрипло забасил гость, — это же Сёмка Ковалёв, за ним и приехал. Прослышал, он на золоте поработать хочет. Вашей конторе такие не подходят, это — мои ребята. Мои-и…

— Не заливай, Влас Николаевич, мы его не отпустим, буровик и производственник толковый, — вступился Альбертов.

— Потому и трясся двести вёрст в легковой, что толковый. На сессии райсовета Семён докладывал один раз, когда был депутатом. Бесшабашно, а деловито. Грех было не взять на заметку. Заявление им написал? — по-волчьи, всем туловищем обернулся к сидящему и опять сощурил глаза, как кот на солнышке.

— Вот, принёс, — озадаченно достал Ковалёв из кармана сложенный вчетверо листок.

— Дай сюда. С начальником вашим решать буду. Подпишет, как миленький. Ты его на собрании шибко утомил, да я ещё навалюсь, подпишет. Отпустить работника на золото обязана любая организация. Это — прописной закон.

— Вы что? Уже договорились заранее, — удивился такому натиску Павел, — у него партия разворачивается, работы пропасть.

— Честное слово, я его первый раз вижу. Доклад, правда, был, но ведь, прошло столько времени! — развел руками Ковалёв.

— Меня зовут не Его, а Петров Влас Николаевич, — оборвал его старатель, — запомни! Неделю ещё побудь тут и приезжай в Алдан, не пожалеешь. Кадры, Павло, вещь дикая, за ними надо охотиться и собачий нюх иметь, — Петров пожал руку Семёну, Альбертову, легко встал и громко хлопнул дверью.

— Каскадёр, артист… Откуда он узнал, что ты припёрся с заявлением? Ну и разведслужба у старика! Не успеем что-нибудь на склад завезти лишнего, он уже тут. У механика сегодня машину запчастей к бульдозерам выторговал. Так откуда он знает про заявление, только не темни?

— А шут его разберёт! — пожал Ковалёв плечами. — Но с ним бы я поработал, этот мужик притягивает, знает, что хочет.

— Если Петров не разыграл, а он мастер на такие штучки, то тебе крупно повезло. Попасть к нему на работу — нелёгкое дело. Едут со всего света, а берёт из новеньких единицы. Да-а… Динозавр. Нюхом чует удачу. Во время войны был директором крупного прииска.

— Сколько же лет он на золоте?

— Да где-то, за сорок. Хозяйская хватка у Деда отменная. Любит риск, слабое начальство не почитает, как и ты. Вот за это его иногда и давят, палки в колёса суют. А ему — всё до фени. Прёт напролом да золотом правду свою утверждает. Если бы не бронь в войну — быть бы ему генералом. Пять рапортов писал — не взяли. Металл был нужнее.

— Уговорили. Поеду в Алдан, — вскинулся заинтригованный Семён, — попробую…

— Поезжай, поезжай, раз уж тут невмоготу. Как он умеет подчинить самых разных по характерам и делам людей? Диву даюсь! — опять сбился на своего друга Альбертов. — Сожмёт их в кулак, идеей своей запалит и бросит на исполнение очередного замысла.

Сам не спит в работе и никому продыху не даёт. Заставит он тебя мыслить категорично и экономически разумно. Именно заставит. Нам бы такого руководителя — поменьше лозунгов, побольше дела.

Этот Божий дар настоящего полководца Дед отшлифовал жизнью и пользуется им творчески. Любимый девиз — слова Ломоносова: "Много есть нужных дел, но горное дело — искусство!" Советую тебе покрутиться под его началом, многому научишься и многое поймёшь. Резок в гневе, но это терпимо, потому что быстро отходит. Трудно поладить с ним, ох трудно!

— Поладим. А где моет артель? В каких местах?

— У него пять участков, раскиданы по огромной территории, а золото берёт. Даже рядом с Алданом, где все перемыто по десять раз, в прошлом году взял неплохо. И где?! На террасе в дражных запасах. Над ним всё лето скептики издевались, что затеял пустое дело, а он знай себе всё пески выкучивает.

А под осень как дал съёмки, сразу замолкли. Объёмами, тяжело, но взял своё. Ты вот заметил, что он здесь сидел и крутил в пальцах карандаш?

— Нет, не обратил внимания…

— Битый жизнью старик, все свои замыслы пропускает через расчёты, прикидывает выгоду. Если цифры не показывают её, никакой комбинат не заставит взяться за безнадёжное дело. Риск-то и не опасен, если с трезвым расчётом на него идти. Не так, как у нас порой: сначала делаем, а потом за голову хватаемся, сколько ухлопали денег.

Я бы и сам к нему ушёл, да жаль бросать геологию, всю жизнь ей служу. И характер у меня не ваш с Дедом, хоть и накипело внутри, а боязливо молчу, вдруг съедят. Зачем мне это. До пенсии два года. А ты молодец, правильно выступил. Плесень-то поползла, завоняло.

До Алдана Семён ехал на попутке. Давил под колени старенький чемодан. В кабине метался надрывный вой дизеля КрАЗа, было жарко и накурено. Дребезжали стёкла видавшей виды машины, медленно уползала назад заснеженная, пустая и темная тайга.

Перевалы, спуски, тягуны подъёмов, маленькие посёлки у тракта, и опять течёт под капот расхлёстанная колёсами дорога. Чернявый шофёр сонно моргал сморенными глазами, напевал заунывные песни без конца и начала.

Вымотался, бедолага, в рейсе и тянул в гараж на пределе сил. То и дело выдёргивал из мятой и грязной пачки сигарету, слепо тыкал ею в губы и опять спрашивал время.

— Домой спешишь? — взялся его разговорить пассажир.

— В общагу шоферскую. Душ и койка. Третьи сутки толком не сплю. То прокладку менял, то рессору, два баллона лопнули. Житуха!

— Приезжий?

— Тебе не всё равно? — покосился водитель.

— Спишь за рулём. Приезжий… Силы не рассчитал в рейсе. Местные так не надрываются. Тех, кто рвёт копейку, обзывают алиментщиками. Давай я поведу, поспи.

— Вот даёт! Губы раскатал. Да у меня в кузове груза тыщ на пятнадцать. Грохнешься в обрыв, а мне потом бесплатно колесо крутить?

— Давай, давай. Вот права, в армии на таком керогазе гонял. Не бойся, довезу твои тыщи в сохранности.

— Спрячь бумажки. Пересаживайся, посмотрю, а то и взаправду в кювет нырну. Глаза уже не видят.

Поменялись местами. Машина довольно рявкнула, хватанув вдоволь солярки, и заспешила. Быстрее потекли придорожные кусты на обочинах.

— Не гони шибко, скорость на спусках вылетает, — шофёр искоса следил за действиями нечаянного добровольца, — вроде и впрямь могёшь, по перегазовочке вижу. Вали дальше, я немного подремлю.