Я так назвал эту главу потому, что полет, описанный здесь, совершить было столь же трудно, как лететь на Луну…

Мы въехали в ворота, и они тотчас за нами захлопнулись. Штамм затормозил. Начальник охраны подбежал к машине. Занавески на ее окнах были задернуты, и нельзя было видеть, кто в ней находится. Железнов выскочил из машины и обменялся с начальником приветствиями.

– Господин лейтенант, барон просит немедленно собрать всю охрану, – сказал Железнов. – Он лично передаст свои инструкции.

– Где и когда? – лаконично спросил офицер.

– Здесь, немедленно, – распорядился Железнов. – Господин гаулейтер торопится.

По-видимому, такие внезапные приезды не были здесь редкостью: на аэродроме не один раз принимались самолеты с гостями, чьи посещения следовало хранить в тайне.

Минуты через три возле машины выстроились эсэсовцы: вместе с офицером их было одиннадцать че­ловек.

– Все? – спросил Железнов.

– Все, – подтвердил офицер.

– А вон тот, на вышке? – указал Железнов.

– Он на посту, – объяснил офицер.

– На посту только один человек? – удивился Железнов.

– Да, – объяснил офицер. – Ограда обтянута поверху проволокой, через которую пропущен электрический ток.

– Позовите и часового… – распорядился Железнов. – Господин гаулейтер хочет лично проинструктировать все подразделение.

Офицер послал к вышке одного из эсэсовцев.

Затем все двенадцать человек выстроились прямо против машины. Железнов распахнул дверцу, и мы со Штаммом прошили их очередью из своих автоматов.

Железнов остался у ворот, а мы поехали к аэродрому.

По нашим расчетам, самолет должен был вскоре приземлиться.

Все было тихо и безлюдно: в эту ночь, очевидно, не ждали никого.

У края поля находилась какая-то будка.

Мы вошли туда, повернули выключатель. В тесной комнатке стояли стол и стулья, на стене чернел рубиль­ник. Мы рискнули его включить и выключить: на поле на мгновение вспыхнули сигнальные электрические лампочки.

– Это удача, – сказал Штамм. – Я думал, придется сигналить ракетами.

С аэродрома поехали к домикам, в которых находились дети.

Там тоже было тихо. Мы зашли в одно из помещений.

Стояли кроватки, в них спали дети.

Их было что-то мало, часть из них уже успели куда-то деть…

В одной из комнат мы нашли трех женщин, уж не знаю, как их назвать: няньками, сиделками или надсмотрщицами.

Одна из них проснулась, когда мы вошли. Она стыдливо натянула одеяло до самого носа.

– Господин офицер! – воскликнула она, хотя я был в штатском платье, а Штамм в солдатской форме: вероятно, большинство здешних посетителей, в штатской ли они были одежде или военной, являлись офицерами.

Ее восклицание разбудило остальных. Женщины не понимали, зачем мы пришли.

– Пойдите, Штамм, поглядите, – сказал я, – не найдется ли для них подходящего местечка.

Штамм быстро отыскал какой-то чулан, в котором не было окон, но зато снаружи имелся большой, крепкий засов.

– Отличный бокс, – сказал он. – Как раз для таких, как эти.

Мы подняли женщин и загнали их в чулан.

– Если будете сидеть тихо, с вами ничего не случится, – строго сказал Штамм. – Но если вздумаете орать и безобразничать, мы вас расстреляем.

Одна из них принялась просить, чтобы их не запирали, клялась, что они ничего себе не позволят, но мы им не поверили.

В соседнем доме не оказалось никого – ни детей, ни взрослых.

На самой даче обнаружили двоих – кухарку и денщика, этих мы заперли в погреб.

Вернулись к детям, принялись поднимать их с кроватей, и отнесли в машину.

Перевезли и поехали к Железнову.

Он стоял возле вышки с автоматом в руках.

– Самолет запаздывает, – с досадой сказал он. – Неспокойно что-то…

Но тут мы услышали долгожданный рокот, и я со Штаммом поехал обратно на аэродром.

Штамм подъехал к будке, вбежал в нее.

Дети, сбившись кучкой, сидели в темноте, прижавшись друг к другу, как цыплята: кто-то плакал, кто-то спал, но большинство только сопели и молчали.

Штамм включил рубильник – в поле загорелись огоньки, и несколько минут спустя большой, тяжелый самолет побежал по полю.

Мы подъехали к нему на машине.

Самолет содрогался: пилот не заглушал мотора.

Он выскочил из кабинки, вгляделся в меня в темноте.

– Беда с вами, – сказал он. – Товарищ Железнов?

– Нет, я Макаров, – сказал я. – Железнов охраняет вход.

– Ну, здравствуй, – сказал он и назвался: – Капитан Лунякин.

– Видите ли, обстановка такова… – начал я.

Но Лунякин закричал:

– Какая там обстановка! Где ваш груз?! Где груз?! Давайте скорее, иначе все тут останемся!

Штамм по-немецки сказал, что пойдет за детьми.

Лунякин подозрительно на меня посмотрел.

– А это что за немчура? – спросил он.

– Это один товарищ, – сказал я. – Проверенный товарищ. Он идет за детьми.

– Ладно, коли проверенный, – сказал Лунякин. – Все пойдем, давайте грузить побыстрее.

Около него стояли уже два его помощника – штурман и радист.

– Где они? – спросил кто-то из них, по-видимому, они знали, в чем дело.

Мы все побежали к будке.

Скажем прямо, в эту ночь мы обращались с детьми не так, как принято в детских учреждениях: не было времени ни уговаривать, ни нежничать с ними, мы хватали их под мышки, по двое, и даже по трое, бегом тащили к самолету, запихивали в кабину и бежали за другими.

В это время со стороны ворот раздался выстрел.

– Это еще что? – спросил Лунякин.

– Не знаю, – сказал я. – Но ясно, что ничего хорошего.

– Поглядим! – сказал Лунякин.

Он оставил возле самолета штурмана, и мы вчетвером – Лунякин, радист, Штамм и я – помчались к во­рогам.

Железнов стоял на вышке.

Мы подбежали к нему.

– Что случилось, Виктор?

– Приехали! – сказал он. – Первые гости!

Оказалось, что к воротам подъехала было легковая машина, но Железнов отогнал ее выстрелом.

Теперь машина стояла поодаль, в тени деревьев, и приехавшие пользовались ею как прикрытием.

Я всматривался, но людей различить было трудно.

Прикоснулся к руке Железнова:

– Как думаешь, кто это?