"Стойте" поменялось на "Идите" именно тогда, когда подошла к толпе людей на перекрестке. Перешла на противоположную сторону Мэдисон и двинулась по тротуару в обратном направлении. Ресторан "Сарабетс"... Отель "Уэльс"... Еще один ресторан "Остров" – двери настежь по случаю хорошей погоды. "Патрик Мэрфи"... Супермаркет. Вошла внутрь.

В узких проходах между полками, забитыми до самого потолка всякой всячиной, отыскала все, что собиралась купить, – кошачьи консервы и подстилки, йогурт и соки, чистящие и моющие средства. Цены выше, чем в Гринвич-Вилидже, но она это предвидела. Ее сороковые, решила, станут десятилетием потворства своим желаниям. Покатила коляску к прилавку с мороженым, ваяла упаковку шоколадного.

Толкая коляску с покупками, направилась к той из двух работающих касс, где очередь короче. Мужчина в бетховенской блузе – в руках корзина – поравнялся с ней у самой кассы. Лет около шестидесяти, решила она. Седые волосы в художественном беспорядке, серую блузу можно с натяжкой тоже назвать седой – на полинявшей от времени, когда-то лиловой, ткани белесые полосы. Лицо... Тоже седое, в смысле – цвет лица серый. В корзине – кусок туалетного мыла и несколько банок сардин.

– Прошу, – бросил он, пропуская ее впереди себя, будто ему торопиться некуда. Весь его облик, однако, говорил о том, что в потенции предпочел бы везде быть первым.

– После вас, – сказала она. – Вы подошли раньше. – Спасибо, – ответил он, становясь перед ней, в то время как она откатила коляску чуть назад. Он слегка повернулся, посмотрел на нее. Она отметила, как оживились его глаза, словно бы даже вспыхнули, и еще то, что она выше его ростом.

– С сегодняшнего дня вы в нашем доме, я прав? – обратился он к ней. Голос сиплый, с хрипотцой.

Она кивнула.

– Сэм Эйл, – сказал он. – Как говорится, добро пожаловать... В наш тринадцатый с двумя нулями. Дивный год выдался, просто убийственный...

Она улыбнулась.

– Кэй Норрис, – сказала, размышляя о том, где могла слышать его имя и фамилию, возможно, где-то читала о нем.

– На днях вы выходили из такси с картиной, – сказал он, двигаясь вдоль прилавка перед кассой. – Случайно не Хоппер?

– К сожалению, нет, – ответила она, подталкивая коляску следом за ним. – Это Цвик. Но Хоппера боготворит.

– Хорошая картина, – заметил он. – Во всяком случае, из окна третьего этажа. Я обитаю в третьей Б.

– Вы художник?

– К сожалению, нет, – ответил он, отворачиваясь и подталкивая корзину по прилавку в сторону контролера. Она подкатила коляску к концу прилавка и достала покупки, а Сэм Эйл – где же она о нем слышала? – уже расплачивался за свое мыло и сардины.

Он ждал ее у выхода с пластиковой – "Благодарим за покупку" – сумкой в руках, пока контролер укладывал ее покупки. Получилось целых две сумки.

Они вышли на улицу. Небо стало фиолетовым. Уже горели фонари. Вовсю безумствовал трафик. Пешеходы штурмовали тротуары.

Он сказал:

– Думаю, женщина, терпеливо ожидавшая со своими коробками у лифта, когда соизволят спуститься вниз "копуши", в состоянии донести сама свои сумки до дома, я прав?

Она улыбнулась и ответила:

– В данный момент правы.

– Ну и слава Богу!

Дошли до угла. Она бросила взгляд на свою – отныне! – башню под номером 1300. Фиолетовое небо отражалось в двух шеренгах окон, карабкающихся вверх по узкому фасаду. Быстро нашла свое окно. Под самой крышей, в правой шеренге... Ее окно, собственное.

– Чертовщина какая-то, а не дом. Будто соринка в глаз попала, прав я? – проскрежетал Сэм Эйл.

– Соседи, должно быть, не в восторге, – заметила она.

– Воевали... несколько лет.

Профиль Сэма Эйла... Носу досталось изрядно! Вероятно, еще в молодые годы. Щека со шрамом, который не скрывает и щетина. Они стояли на перекрестке, ожидая "разрешающей" команды. Она сказала:

– Не могу вспомнить, но мне знакомы ваше имя и фамилия.

– Известный ракалия... – прохрипел он, кинув взгляд на светящееся табло. – Могли и слышать. Когда-то, давным-давно, работал на телевидении. "Золотой век телевидения"... Оно еще черно-белое, а я – в то время режиссер – делал передачи из Нью-Йорка живьем. – Он взглянул на нее. – Полагаю, слышали обо мне, когда играли погремушками в своем манеже.

– Представьте, мне не разрешали смотреть телевизор до шестнадцати лет. Мои родители – учителя. Они словесники.

– Уверяю вас, не много потеряли, – заметил он. – "Кукла, Мишутка" – куда ни шло. Остальное – так себе, Впрочем, с нынешними шедеврами даже сравнивать не буду.

"Идите" вспыхнуло на табло. Все пошли, они тоже.

– Вспомнила, – сказал она, улыбнувшись. – Вы ставили пьесу, в которой главную роль играла Теа Маршалл.

Он запнулся, затормозил... Уставился на нее. Она тоже остановилась.

– Я видела пленку с записью в музее радио и телевидения, – сказала она. – В прошлом году. Между прочим, мне много раз говорили, что я на нее похожа. – Они стояли на проезжей части. Пешеходы обходили их, торопясь пересечь широченное авеню. – А мы рискуем расстаться с жизнью! – заметила она.

Зашагали...

А вы действительно очень похожи на нее, – сказал он. – Даже голос.

– Сама я так не считаю, – возразила она. – Ну только если чуточку, самую малость. – Они уже шли по тротуару как вдруг она остановилась и посмотрела на него. – Оказывается, вы поэтому шли за мной...

Он кивнул. Седая его грива взметнулась.

– Не переживайте. Я вам не собираюсь мозолить глаза, – заметил. – Просто хотел рассмотреть вас получше. Наверно, думаете любовь... Единственная и неповторимая. Нет. Просто она... мы работали вместе... несколько фильмов.

Подошли к дому. Не доходя до подъезда, она спросила:

– Почему она умерла?

– Перелом шейных позвонков... Упала с лестницы.

Она вздохнула, покачала головой.

Швейцар заторопился. Распахнул двери. Был он высокий, костлявый, средних лет, в очках.

– Давай, Уолт! – сказал Сэм Эйл.

Уолт взял у нее сумки. Она представилась.

– Кое-что у Фельдмана надо купить, – сказал Сэм Эйл. – Тогда в музее какую пленку видели?

– Что-то там в бунгало, на пляже... – ответила она. – С Полом Ньюменом, – добавила: – Ему там, кажется, лет двадцать.