В северных широтах декабрьское утро приходит поздно. Было девять часов, пасмурно, сумрачно и тоскливо; петербургские старушки пророчили обильные снегопады.

В сей ранний час Лев Абрамович Каскад еще мирно спал в своей камере на Шпалерной; Распутин маялся с императрицей в провонявшей потом постели; фабрикант Отто Кирхнер («Это еще что за хрен?» — «Сегодня познакомимся!») натягивал панталоны на свою жирную задницу, собираясь на переговоры с бастующими рабочими; полковник Бздилевич принимал последний перед службой стакан портвейна; Ульянов, только что отправивший супругу в Саблино, теперь жадно пил пиво в ресторане Витебского вокзала.

В этот же самый час мы видим генерала Барсукевича, уже заступившим на трудовую вахту. По неизвестным нам причинам в тот день Адольф Арнольдович явился на службу чуть раньше обычного, не спеша выкурил папироску, хотел было пропустить стаканчик, но устоял перед соблазном, и вот теперь пил кофе и барабанил пальцами по столу в нетерпеливом ожидании одного из своих многочисленных агентов.

Как только часы пробили девять, дверь отворилась.

— Агент Кавказец, — доложил дежурный по отделению.

Вошел агент Кавказец. Это был уже знакомый читателю Коба. Едва войдя, он сразу же низко поклонился, предварительно стянув с головы свою идиотскую вязаную шапку красного цвета. Затем прошел дальше.

В почтительной, даже подобострастной позе он остановился перед генеральским столом, с вожделением поглядывая на лежавшую там коробку папирос «Герцеговина Флор». Коба всегда мечтал стать богатым и курить такие папиросы.

Генерал устремил на него полный глубокого презрения взгляд, рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд молчания спросил:

— Ну-с, что новенького, г-н Кавказец?

— Есть важные новости, ваше превосходительство, — почтительно сказал Коба.

— Ну так выкладывай.

— Вчера в Питер приехал член ЦК партии большевиков Лядов.

— Так это его вы вчера встречали на вокзале?

— Значит вы знаете? — удивился Коба.

— А вы полагаете, император зря платит мне жалованье?

— усмехнулся генерал. — Впрочем, я не знал кого именно вы там встречали… Ну и что?

— Вчера на квартире Александры Коллонтай состоялось заседание ЦК большевистской партии под председательством Владимира Ильича Ульянова.

— Вы там были? — спросил Барсукевич.

Он заметно оживился: разговор принимал нужный ему оборот.

— Да, ваше превосходительство.

— О чем же там говорили?

— Лядов рассказывал о восстании в Москве.

— А кто еще там был?

— Кржижановский, Буренин, Воровский, Красин, Пятницкий, писатель Максим Горький и еще два еврея.

— Меня не интересует их национальность, — сказал генерал. — Мне нужны фамилии.

— Мне они знакомы как Зиновьев и Каменев, но я думаю, что это не настоящие фамилии.

— А не можете ли вы ответить на такой вопрос, Кавказец, — спросил генерал. — Владимир Ильич Ульянов и Николай Ленин — это одно и тоже лицо?

— Я не знаю, ваше превосходительство, — развел руками Коба.

— Я вижу, Кавказец, что большевики не слишком поверяют вас в свои тайны.

— Я многого не знаю, ваше превосходительство. Я ведь не член ЦК.

— А почему тогда вас пригласили участвовать в заседании?

При этих словах генерал не удержался от насмешливой улыбки: он прекрасно знал, что Коба присутствовал на заседании в качестве шестерки.

— Максим Горький тоже не член ЦК, — уклончиво ответил Коба.

— А этот Ульянов, по вашему мнению, очень опасный человек? — Барсукевич вновь направил разговор в нужное ему русло.

— О, да, конечно! — убежденно произнес Коба. — Этот человек вчера на охоте голыми руками завалил медведя.

— Да ну! — изумился генерал. — И вы это видели?

— Нет, я на охоте той не был.

— А вечером на заседании ЦК вас, значит, медвежатиной потчевали?

— Так точно, ваше превосходительство.

— А запивали чем? — осведомился Адольф Арнольдович с неподдельным интересом.

— Да кто чем, — ответил Коба. — Там всего было вдоволь.

— Да-а! — сказал генерал. — Я вижу господа большевики неплохо посиживают. Я бы тоже поучаствовал в этих заседаниях ЦК. Да, этот Ульянов — парень не промах! Медведей убивает, с Коллонтай спит, бухает…

— Очень опасный человек, ваше превосходительство, — подобострастно произнес Коба.

— Вы тоже так считаете, товарищ Коба?

Агент вздрогнул: еще никогда генерал не называл его этим именем. Барсукевич очень много знал и по каким-то причинам сегодня не скрывал этого.

Генерал пристально посмотрел на своего собеседника и решил, что пора переходить к делу.

— Охранное отделение не может привлечь г-на Ульянова к уголовной ответственности за убийство медведя, но отомстить за зверя необходимо, и это сделаете вы, Кавказец.

— Не понимаю…

— Вам надлежит убрать г-на Ульянова.

— Как убрать!?

— Как можно незаметнее! То есть, в случае необходимости мы, конечно, замнем дело, но вам, разумеется, важно не засветить себя перед большевиками.

— Но я не могу! — взмолился Коба.

— Можете, можете, Кавказец, — строго сказал Барсукевич. — Вы просто боитесь. Вы самая грязная мандавошка, какую я когда-либо видел. Вы способны на любое преступление, но в данном случае вы боитесь. И все же вам придется это сделать. Другого выхода у вас нет. Я вам приказываю: убрать г-на Ульянова и об исполнении доложить!

— Не могу! — Коба упал на колени и заплакал.

— Подумайте, товарищ Коба, чего стоит ваша презренная жизнь! Нам даже не придется пачкать руки. Мы просто передадим большевикам информацию о вашем сотрудничестве с нашим отделением.

Коба теперь сидел на полу и плакал.

Адольф Арнольдович тяжело вздохнул и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Порой он ненавидел свою службу.

— Встаньте, голубчик, — сказал он устало и почти ласково. — Вот, покурите, — генерал открыл коробку «Герцеговины Флор» и протянул Кобе. — Я понимаю, что порой бывает нелегко, но ведь мы все служим государю императору.

Генерал достал из кармана носовой платок и протянул его Кобе. Коба высморкался, затем закурил и жалобно произнес: