Адольф ушел прочь так же бесшумно, как подкрался, но теперь все стало ясно. Мать изменяет ему. И как раз в этот миг из родительской спальни донеслись заключительные крики — столь отчаянные, что это заставило его вернуться. Светила луна, и он видел, как отец обрабатывает Клару всем телом, глухо состукиваясь пивным брюхом с ее животом. А она скулит как собака. И прямо-таки с собачьей преданностью! «Уродец, скотина, тварь, ёбарь! Да!!! Да!!! — И тут же снова: — Да!!!» Ни малейших сомнений: она была счастлива. Да!!!
И он никогда не простит ее. В свои два годика он понял это прекрасно.
А пока суд да дело он наконец удалился в детскую. Но продолжал слышать их даже оттуда. В соседней кроватке (одной на двоих) хихикали Алоис-младший с Анжелой. «Гуси-гуси, га-га-га!» — повторяли они вновь и вновь.
Он заорал, требуя грудь, всего через полчаса после того, как Клара забылась таким безмятежным сном, какого не знала долгие годы.
Следует ли нам исходить из того, что младенческие чувства в силу своей нестойкости не могут быть фундаментально глубокими? Из-за этой измены он никогда уже не сможет любить мать по-прежнему. Однако его ощущения обострились. Любовь стала болезненной, и это нашло внешнее проявление в том, что он начал кусать ей грудь. В ближайшую пару дней он чувствовал себя ближе к собаке, чем к матери, и в послеполуденной дреме часто засыпал на коврике рядом с Лютером. Он считал пса братом, и продолжалось это до тех пор, пока Адольф не принялся показывать ему, где раки зимуют, поколачивая Лютера и пытаясь пнуть его ногой в живот или выколоть глаза пальцами. Теперь пес рычал уже при одном только приближении двухлетнего малыша, а тот в ответ с ревом убегал к матери. Меж тем Кларе уже разонравилось кормить его грудью. Постоянные укусы сделали свое дело. Пора было переводить мальчика на рожок.
В тайных размышлениях, которыми Клара не поделилась ни с Ади, ни с пасынком и падчерицей, ни с мужем, ни даже с духовником, она пришла к выводу о том, что надо родить еще одного ребенка. Конечно, отчасти это объяснялось никуда не девшимся страхом перед тем, что Ади окажется не жильцом на свете, но отчасти и новыми опасениями: она уже никогда не сможет любить этого мальчика так, как любила прежде, а значит, ей надо обзавестись еще одним ребенком.
Кроме того, у нее началось нечто вроде второго медового месяца. Она загодя предвкушала ночную близость с Алоисом. Потому что после долгих лет к ней вернулось желание, да, самое настоящее желание, и желание жгучее!
Читатель, наверное, еще не забыл, что мы простились с Алоисом в тот миг, когда он и носом, и губами глубоко зарылся в женину вагину, а язык его был длинен и бесноват, как фаллос самого Сатаны. (Ладно, открою: у нас тоже имеются соответствующие причиндалы.) Конечно же, Алоиса направляли мы. Никогда раньше он не предавался этой забаве с таким упоением — да и с таким мастерством, которое объяснялось, разумеется, единственно нашим пособничеством. (Вот почему, подключаясь к человеческому соитию, мы говорим о Воплощенном Зле: мы способны делать мужчинам и женщинам эти скользкие преподношения, даже когда у нас нет намерения превратить их в клиентов.)
Утром Алоис и сам не мог поверить, что ночью пошел на такое. На такое колоссальное унижение! Чтобы жена отплатила за него в полной мере, Алоис, как мы помним, еще раз оседлал ее лицо; именно это зрелище так огорчило Адольфа, что он сломя голову бросился в детскую и спустя всего полчаса потребовал материнскую грудь.
Но с утра Алоис испытывал к жене и новую нежность. Эта неожиданная симпатия к Кларе в сочетании с доставленным ей при помощи языка неизъяснимым наслаждением должна была, на его взгляд, извинить принуждение к нетрадиционному сношению, увенчавшемуся едва ли не кощунственным вылизыванием ануса. (Хотя, строго говоря, его тяжелая жопа пахла лучше, чем розовая попка Ади.)
Будучи бесом, я обязан жить в тесном контакте с человеческими испражнениями в любой форме, как телесной, так и духовной. Мне ведомы эмоциональные выбросы отвратительных (или же обернувшихся таковыми) событий, едкая и стойкая отрава незаслуженной кары, ржавый налет на бессильных планах и, разумеется, говно само по себе. Что правда, то правда. Будучи бесом, в говне живешь и с гавном работаешь. Так, и в супружеские отношения мы подчас стараемся заглянуть через задний проход, и, должен отметить, это далеко не худший способ, поскольку деторождение не только венец, но и отхожее место брака. Впрочем, св. Одон Клунийский сумел выразить ту же мысль точнее любого беса: inter faeces et urinam nascimur — мы рождаемся между говном и ссакой. И это побуждает меня заявить, что надлежащим образом проводимое изучение супружеских отношений подразумевает внимание к вопросам не только удачного (или неудачного) партнерства, совпадения (или несовпадения) характеров, смертельной скуки, осточертевших привычек мужа (жены), ежедневных мелких обид, словесных перепалок и неизбывного отчаяния, но и запретных вкусов, запахов и телесных сопряжений. Потому что в отсутствие трех аспектов, перечисленных последними, брачное таинство базируется на чересчур зыбкой почве. Брак зиждется на говне. Такова моя точка зрения. Вы вольны ее не принимать, потому как я, сами понимаете, бес, а нам, бесам, свойственно излагать святую правду в самой грубой и примитивной форме. Ничего удивительного в том, что ваши «удобства» испокон веков проходят по нашему ведомству.
Алоиса повысили в должности. Министерство финансов назначило его главным таможенным инспектором в Пассау, и Клара обрадовалась, очень обрадовалась. Она вышла замуж за человека, сделавшего блестящую карьеру.
С другой стороны, не было смысла переезжать в Пассау всей семьей, пока Алоис не освоится в новой должности. Поездка из Браунау в Пассау занимала целый день, и это означало, что Алоису теперь предстоит жить вдали от семьи целыми неделями. Освобождая тем самым Адольфу место в постели Клары.
И хотя мальчику было обидно, что его возвращают в детскую, едва Алоис приезжает домой, он вскоре понял, что такие несчастья носят преходящий характер: скоро отец уедет и место освободится.
Так они прожили где-то с год. Но даже после того как семья перебралась в Пассау, у Алоиса случались частые служебные командировки в другие приграничные города. Следовательно, он отсутствовал не намного меньше прежнего, и это позволяло Адольфу спать в обнимку с матерью.
Что же касается самого Алоиса, то новая должность, льстя его тщеславию, поставила вместе с тем под угрозу его всегдашнюю компетентность, а значит, и самоуверенность. В Браунау, на куда менее важной таможне, ему доводилось иметь дело главным образом с мелкими контрабандистами-одиночками. А поскольку речь шла чуть ли не исключительно о сельскохозяйственной продукции, ставки в этой игре были невысоки. Браунау красиво расположен на берегу реки Инн, но даже в архитектуре этого города есть нечто чрезвычайно примитивное.
В Пассау австрийская таможня по соглашению между двумя странами функционировала на немецкой стороне Дуная. Разница бросалась в глаза. Пассау был когда-то стольным градом курфюршества; восседавший здесь герцог являлся вместе с тем и епископом; поэтому в городе было много средневековых башен, а часть церквей воздвигли чуть ли не на исходе Темных веков. Стены замка словно бы впитали в себя дух праведного служения, древних злодеяний, пыточных камер, потайных ходов и тайных убежищ, минувшего величия и позора и — а это уже имело непосредственное отношение к Алоису — изощренной контрабанды, планы которой разрабатываются умами ничуть не слабее его собственного.
Так что новая должность вызывала у него известное беспокойство. Если до сих пор само его появление в мундире и шлеме служило острасткой потенциальным злоумышленникам, то происходило это благодаря безупречности его профессиональных манер. Поэтому он брал на себя труд самим своим видом источать монументальный имперский покой, подразумевающий добровольно принятый обет абсолютной неподкупности. Пусть разъезжающие и странствующие с самого начала поймут, что с таким человеком лучше не шутить. Алоис годами присматривался к высокопоставленным чиновникам таможни, дворянского происхождения, с университетским образованием, порой с бесценными дуэльными шрамами на лице. Вот на кого он изо всех сил старался походить.