— Ну, и чего ты ревешь? — спрашивал Ади. — Ты назвала меня вонючкой, и плакать, наверное, надо мне.

— Да заткнись ты! Не из-за тебя же я плачу!

Ади понимал, что сестра думает о Розе, и ему становилось жаль ее. Не свинью, которую он на самом деле ненавидел и к которой ревновал старшую сестру, а саму Анжелу, потому что ее он любил. По большей части она хорошо к нему относилась. И, кроме того, безусловно, была самой красивой и смышленой девочкой во всей школе (вся школа, правда, умещалась в одной большой комнате), как он сам был там, конечно же, самым умным мальчиком.

Смотря по погоде — и тому, в какой мере на фермах решали с утра использовать детский труд, — в классную комнату набивалось не больше сорока человек; иногда их бывало всего тридцать или даже двадцать пять; но сидели все четыре класса порознь, каждый в своем ряду; и любой ученик с первого по четвертый класс (и соответственно от шести до двенадцати лет) мог при желании слушать все, что происходило в соседних классах. Это не имело особенного значения, поскольку учительница была на всех одна — фройляйн Вернер, очкастая старая дева с огромным носом.

Ади вскоре научился выслушивать пояснения, предназначенные для каждого из четырех классов. Азы немецкой истории он постигал вместе с четвероклассниками (среди которых была и Анжела), постепенно проникаясь грандиозностью героических деяний Карла Великого. А уже час спустя вместе с остальными первоклашками вовсю угадывал, что за слово напечатано на большой картонке с изображением какого-нибудь животного, которую фройляйн Вернер им показывала. В самом начале это показалось ему удивительным: вихляющие туда-сюда буковки внезапно складываются в слово. Да и картинки первое время расплывались у него перед глазами и как бы вибрировали, но вскоре все это превратилось для него в простую головоломку. К тому моменту, как он начал такие головоломки разгадывать, читать он еще не научился; тут главное было не ошибиться. И теперь он уже откровенно скучал, дожидаясь, пока до единственно верного ответа не доберутся и его сверстники. Тем интереснее ему было еще через час проходить географию габсбургских владений — Великой Империи Габсбургов, как неизменно выражалась фройляйн Вернер. Если бы ему разрешили, он безошибочно указал бы на карте те самые точки, которые безуспешно искали на ней деревенские простаки; первыми он локализовал Браунау и Линц, а вслед за ними — и Пассау, на другом берегу Дуная.

Так что в шесть лет он пожирал сведения, предназначенные для восьми-, десяти- и двенадцатилетних, и ему нравилось, что Анжела была самой красивой и смышленой девочкой во всей школе. Он замечал, как радостно вспыхивают глаза учительницы каждый раз, когда они с сестрой входят в класс. В конце концов, они были и самыми аккуратными и опрятными. Заботилась об этом Клара, но и фройляйн Вернер такое положение дел устраивало.

Аккуратно и опрятно одетый, он хотя бы поэтому держался на перемене подальше от остальных мальчиков. Но вот один из них — тот, что поздоровее, — предложил Ади помериться силами.

«Ты рехнулся? — возразил Ади. — Я в парадной одежде. Если я ее испачкаю, мать меня убьет».

Ежедневные «войны» в Пассау придали его голосу командирскую интонацию. Да и паренек тот, которого, кстати, звали Клаусом, не был ему соперником. Если уж Ади удалось остаться в живых под одним кровом с Алоисом-младшим, то с какой стати он должен бояться какого-то малолетнего остолопа? Вот когда Анжела принималась дразниться, это было действительно неприятно.

Именно в те дни к Анжеле пришли первые месячные, и Клара принялась утешать девочку, как только могла. Она поняла, что Анжела поневоле сопоставляет происходящее с ней сейчас с тем кровотечением, которое случилось у Розы, перед тем как та подохла.

Успокаивая дочь, Клара в первый раз побеседовала с нею об интимных вопросах. Падчерицу она обожала. Двенадцатилетняя девочка стала для нее кем-то вроде лучшей подруги, поэтому она сейчас не ограничилась рассказом о месячных, а пустилась в общие рассуждения о запахе как таковом и его особой роли в устройстве мироздания. Потому что любой запах — это часть природы. И здесь в качестве примера Кларе пригодились сведения, вскользь сообщенные ей Алоисом. Однажды Клара спросила у него, как будут находить дорогу домой его пчелы (понятно, уже после того, как он обзаведется ульями). Как она представляла, он тогда собирался купить несколько ульев, каждый из которых должен был представлять собой нечто вроде огромной колонии. И расставить их рядышком под сенью высокого дуба, растущего возле дома.

— И как же эти тысячи пчел разберут, в какой ящик лететь, а в какой — нет? — спросила она.

Алоис был польщен ее интересом и тут же объяснил, что покрасит ульи в разные цвета: один — в зеленый, другой — в небесно-голубой, третий, не исключено, в кроваво-красный. Пчелы, объяснил он, возвращаются в обитель, сходную по цвету с окраской цветов, нектар с которых они собирают.

— Но ты говорил мне, что эти крошечные создания собирают нектар один день с одних цветов, а другой — с других. Каждый день с новых. Разве это не так?

— Это так.

Теперь он уже не был уверен в том, что ему нравится, как складывается разговор. Удастся ли удовлетворить ее любопытство, не обнаружив собственной некомпетентности?

— Значит, один день это цветы одного цвета, а другой день — другого. Да?

— Да.

— Как же они не запутаются?

Да, ему не хотелось рассказывать ей об этом. Есть вещи, о которых не говорят. Потому что в этом нет никакой необходимости. И все же он решил продолжить: интерес Клары к пчеловодству был бы для него явно предпочтительнее откровенного равнодушия.

— Каждой пчелиной матке присущ особый запах, — сообщил он жене. — Поскольку ей нужно оплодотворить каждую ячейку в каждом ряду и соответственно отложить десятки тысяч яиц в раздельные восковые соты, она заботится о том, чтобы передать собственный запах всем этим личинкам, всем этим яйцам, всем, так сказать, своим будущим детям.

— Как интересно! А откуда ты знаешь это, Алоис? И чего ты только-не знаешь!

— Я читаю книги. Об этих научных открытиях написаны книги, — не больно-то уверенно ответил он.

— А ты сам никогда не чувствовал такого запаха?

— Я что, похож на идиота, готового сунуть нос в улей и тут же получить десятки укусов?

Она рассмеялась. В каком-то смысле она хорошо его знала. Он мог прочитать уйму книг по пчеловодству, но все равно в глубине души стыдился того, что не дошел до всего своим умом, собственными руками и, если уж на то пошло, ногами, всеми пятью органами старых добрых крестьянских чувств.

На самом деле Алоис в этой беседе чересчур с нею разоткровенничался. И теперь ей захотелось узнать еще больше.

Прежде чем вечерний разговор сошел на нет, она подбила мужа объяснить ей, как, собственно говоря, оплодотворяют саму пчелиную матку. Иначе говоря, пчелиную королеву. Ее интересовало прежде всего, что это за королева такая, которая может родить десятки тысяч детей и все равно остаться королевой. К тому же Алоис говорил о пчелиной матке с неподдельным восхищением. Все зависит от королевы, если так можно выразиться, зависит судьба самого улья.

Поэтому Алоис решил ввести Клару в курс дела осторожно и постепенно. Но все же ввести. С оглядкой на ее нынешний интерес разговор на подобную тему сулил ему изрядные дивиденды ночью, и он это уже чуял. Как она разволновалась, размышляя о самочке, такой крошечной и такой всемогущей!

Он объяснил жене, что юная королева, будучи в некотором роде девственницей и выбравшись всего двадцать дней назад из восковой ячейки (по размеру напоминающей стирательную резинку на кончике нового карандаша), оказывается тут же окружена служанками и придворными дамами. А еще три недели спустя совершает свой первый девический вылет из улья. Как правило, это происходит в первый теплый день мая. И летит она строго ввысь, летит прямо в небо и поднимается куда выше всех прочих пчел, за исключением нескольких самцов, пытающихся за нею угнаться.