Особенно же благоприятным было то обстоятельство, что Старик стал нашим клиентом еще полвека назад. И к описываемому времени был уже отправлен в почетную отставку. Более того, их с Ади отличал пусть и не идентичный, но весьма родственный запах, а значит, никакого обоюдного отталкивания здесь произойти не могло. Таким образом, магнетические контуры инсталлируемого сновидения очерчивались сами собой. Еще до встречи Ади со Стариком мне предстояло имплантировать в сознание мальчика его четкий образ.

Чисто стилистически при творении сновидений я стараюсь обходиться без какой бы то ни было барочной избыточности. Скромные сценарии, как правило, бывают самыми эффективными. В данном эпизоде я удовольствовался созданием образа Старика (только лицо и голос), прежде чем внедрить его в сон Ади. В качестве декорации была избрана одна из двух комнат скромного домика Старика с видом на двор. Тем самым было обеспечено прямое воздействие инсталлируемого сна. Уже на пороге Старик угостил Ади медом. Выдал ему полную ложку, и я проследил за тем, чтобы мальчик хорошенько его распробовал. Посреди ночи Ади проснулся в мокрых от пупка до коленей пижамных штанах — и совершенно счастливый. Сбросив изгаженную одежонку (как он поступал частенько), Ади вновь погрузился в дремоту, и виделся ему все тот же сон, только с теми или иными вариациями: мальчику хотелось еще меда. Он уже не сомневался, что в ближайшее время встретится со Стариком наяву, и это подтолкнуло его назавтра напроситься в дорогу с отцом. Алоиса, как я уже отметил, это обрадовало.

К их разговору по дороге в дом Чародея я еще непременно вернусь, а сейчас позволю себе очередное, как это называется, эпическое отступление, чтобы поведать побольше о разработанной Маэстро концепции инсталлирования. Например, нам уже было известно, что Ади, встретившись воскресным утром со Стариком, будет преисполнен чувства собственной значимости, потому что ему покажется, будто он умеет заглядывать в будущее. Строго говоря, я постарался сбалансировать ситуацию, заранее внушив Старику, чтобы он угостил мальчика своим лучшим медом, причем прямо с порога.

Отмечу, кстати, что человек этот (звали его Магнус Рудигер) прозвище Старый Чародей носил, мягко говоря, не совсем по праву. Ниспосылаемые им проклятия не отличались особой изобретательностью, а главное, эффективностью. Почувствовав невесть откуда взявшуюся и не вербализированную угрозу (как правило, со стороны Наглых), он обычно защищался от нее так: рассыпал соль по кругу у кухонного стола, за который затем и садился. Вообще-то такая процедура затрудняла доступ к нему не Наглым, а нам, но такое не редкость в общении с незначительными клиентами: на старости лет они принимаются неприятно чудить.

Так или иначе, соседи относились к нему с почтительной опаской. Причудливо одетый, скверно пахнущий, обладающий неприятно громким, даже гулким голосом и при этом знающий о пчелах едва ли не все возможное, он и впрямь считал себя в какой-то мере волшебником. Теша тем самым собственную гордыню. С другой стороны, когда нам случалось изредка пользоваться его услугами, сил на сопротивление бесам у него не было.

Ничего удивительного, что Ади, пройдя через имплантированное сновидение, серьезно преобразился. Впервые обретенная уверенность в том, что он может узнавать и запоминать людей, прежде чем встретиться с ними в реальности, должна была послужить нам существенным подспорьем и в будущем.

Инсталляция пригодилась в годы службы Адольфа Гитлера армейским связным: более двух лет ему приходилось то и дело пробираться в окопы с приказами и возвращаться в штаб полка с донесениями; и то и другое было весьма рискованно; и его вера в собственное предвидение была одним из существенных источников несомненной личной смелости. Но говорить об этом еще рано. До его армейских впечатлений, представляющих собой причудливый сплав нашего воздействия с его собственными отчаянием и решимостью, оставалось еще восемнадцать лет. Закончу на этом обсуждение темы инсталлирования, до тех пор пока не возникнет необходимость вернуться к ней вновь.

Лучше уж проследим за беседой отца и сына на пути к домику Старого Чародея. Разумеется, говорил, главным образом, Алоис; он волновался: предстоящая встреча со Стариком внушала ему изрядные опасения. В конце концов, ему всегда было трудно разговаривать со специалистом, разбирающимся в предмете разговора лучше него.

Шли отец и сын быстрым шагом, причем Алоис обрушил на мальчика такое количество новых имен, названий и прочих сведений, что голова у того пошла кругом и запыхался он отнюдь не только из-за быстрой ходьбы. Но ни отстать от отца хоть на шаг, ни пропустить мимо ушей хотя бы слово Адольф не осмеливался. Алоис, как правило не любивший тратить ни время, ни силы на Адольфа, в свою очередь, несколько тяжело дышал. У него был ревматизм, он был заядлым курильщиком, и за долгие годы в его организме набралось достаточно всякой дряни, чтобы передвигаться ему было удобно если и не медленно, то с достоинством. Но внезапное открытие — с мальчиком можно разговаривать — придало его больным ногам новую силу. Алоис не привык относиться к собственным детям с умилением; строго говоря, он и замечать-то их начал, только когда Алоис-младший и Анжела принялись помогать ему на ферме. И вот теперь, нежданно-негаданно, он почувствовал, что и в крошке Ади есть нечто неординарное.

Мальчик, в свою очередь, чрезвычайно разволновался. Еще бы, он оказался наедине с отцом. Он и говорить-то не научился, когда в сознание его уже врезались торжественные слова MEIN VATER[8]. Тучный мужчина, возвышающийся над ним, казался Адольфу человеком-горой. Алоис внушал сыну такое же благоговение, как Кларе — Тот, кого она называла der gute Gott[9].

Мальчику страшно хотелось понравиться отцу! Прогулку они начали в полном молчании, и ничто не нарушало его, пока Ади не нашел подходящих слов.

— А что, пчелы были всегда? — Вопрос был прост, но исключительно перспективен.

— Да. Всегда. Пчелы… они живут на земле давным-давно.

— Очень-очень давно?

Алоис в шутку шлепнул мальчика по макушке. Явное желание Адольфа сначала завести, а потом и поддержать разговор позволяло Алоису блеснуть благоприобретенной эрудицией.

— Да, очень-очень. Может, они появились даже раньше, чем мы. И не было и дня, когда бы мы не старались украсть у них мед. — Алоис рассмеялся. — Уже в бронзовом веке люди лакомились медом, и я собственными глазами видел у нас в Линце, в музее, под стеклом, старинные гравюры, гравюры эпохи Средневековья, на которых запечатлены сцены пчеловодства. Это был уже очень серьезный промысел. Хотя и варварский, чудовищно варварский.

Несмотря на ревматизм, Алоис шагал довольно стремительно. Грудь маленького Ади бурно вздымалась; мальчика раздирали противоречивые чувства: восторг оттого, что он разговаривает с отцом, и страх, что он за ним не угонится (Ади и сейчас уже не столько шел, сколько бежал вприпрыжку). На него обрушился водопад незнакомых слов и словосочетаний. В августе, когда он стоял под ореховым деревом, внезапный порыв ветра сорвал с ветки три ореха; твердые, как камешки, они попали ему прямо в темя, но было во всем этом что-то такое властное и вместе с тем естественное, что мальчик даже не решился заплакать. Ему показалось, будто сами орехи приказывают не издавать ни звука. И сейчас такими орешками оказались «бронзовый век» и «эпоха Средневековья», хотя про Средневековье он вроде бы уже где-то слышал. С чем-то оно было связано. Может быть, с Карлом Великим. Но и речи не было о том, чтобы перебить отца и попросить уточнений. Мальчик несся вперед, сжигая кислород в легких.

— В Средние века, — продолжил Алоис, — вообще не было ульев. Люди выходили на промысел, едва заметив, что где-нибудь зароились пчелы. А где они роились? В древесных дуплах, где же еще! Найди такое дерево, залезь в дупло и бери мед, пока пчелы не закусают тебя насмерть. Вот как тогда поступали. Но этого было мало. Помимо меда людей интересовал пчелиный воск. Из него делали свечи. И зажигали их у себя в лачугах. Каждый вечер! Но за это приходилось расплачиваться. Укусами, великим множеством укусов. А потом, откуда ни возьмись, появлялся твой герцог. Или барон. И, если он узнавал о том, что у тебя завелся медок, с ним приходилось делиться. И забирал он себе изрядную часть. Ты только представь! А чем, как ты думаешь, он расплачивался? Расплачивался луком, да не тем, который едят, а тем, из которого стреляют. Потому что в лесу водились медведи и тоже искали мед. Представь себе, в какую ярость впадали пчелы, когда к ним в дупло лез мохнатой мордой медведь! Потому что человека искусать еще можно, а как ты искусаешь медведя? У него такая толстая шкура! Пчелы старались жалить его в глаза. Но это не помогало. Он по-прежнему искал мед. Вот поэтому человеку и понадобился лук — чтобы убить медведя, лезущего в дупло. Конечно, много меда в дупле после него не останется, но какими-то каплями разживешься. Или медвежатиной. А при самом удачном раскладе можно было разжиться и медом, и медвежатиной.