– Моей матери, видишь ли, не нравилась физическая сторона любви. Она находила ее... неприятной, а желания моего отца... отвратительными. Он как-то признался мне в этом, когда уже взрослым я упрекнул его за многочисленные и все менее и менее благопристойные связи. Но лишь когда он рассказал мне все, я понял наконец загадку их семейной жизни.

Иви не удивило такое начало. Она давно подозревала, что Алис пугала высокая сексуальная энергия мужа.

– Очевидно, мать терпела то, что она считала завышенными папиными требованиями, пока не зачала Леонидаса. Тогда она начала отказывать папе. Отец чувствовал себя угнетенным, но поскольку очень любил мою мать, то старался не шляться, думая, что, может быть, после рождения ребенка все придет в норму. Однако она находила любые предлоги, чтобы отказываться от возобновления супружеских отношений. Прошел год, потом два. Вынужденное целомудрие начало сказываться, и однажды в приступе неутоленной страсти он обрушился на нее... очень грубо.

Господи, подумала Иви, бедный человек, бедная женщина... Какое ужасное несовпадение характеров!

– В результате получился я, – бесцветным голосом продолжал Георгос, – и наступил конец всякой физической близости. В дополнение ко всему я уродился точной копией папы. Стоит ли удивляться, что ей было трудно любить меня, что она всегда предпочитала Леонидаса?

Ей хотелось плакать. Бедный, бедный Георгос...

– Но твоя мать любит тебя, – возразила она. – Правда.

Он медленно кивнул.

– Да, думаю, что так... сейчас. Я значительно вырос в ее глазах с тех пор, как женился на тебе. Но в мои детские годы ей явно было трудно смотреть на меня и не... вспоминать.

Смею сказать, я не слишком помогал делу, во всем пойдя по стопам отца. Я даже совершил смертный грех, полюбив секс не меньше, чем он. Это явилось последней каплей!

И только когда я стал взрослым мужчиной и отец мне все объяснил, я перестал винить мать за ее отношение ко мне. Но я винил ее за другое: она вынудила своего мужа повсюду искать то, что он мог получать дома. Признаю, он не был святым. Он, конечно, делал ошибки, не самой малой из которых стало его обращение с Леонндасом. Как человек старой закалки, он не понимал его чувствительного и немного женственного характера, нещадно им командовал и помыкал, думая, что делает из мальчика мужчину.

Георгос покачал головой.

– Должен признаться, что Леонидас разочаровал и меня. Сколько раз мне приходилось вступаться за него в школе! Отец не мог понять, почему Леонидас не давал сдачи, почему с синяками под глазом вечно ходил я, а не мой старший брат. Когда Леонидас захотел учиться балету, отец отдал его в школу бокса. Когда он решил заняться живописью, его стали пичкать уроками ведения бизнеса.

Георгос печально рассмеялся.

– Но отец страдал от своих прегрешений, поверь мне. Сознавая недостойность внебрачных связей, он постепенно начал пить, выпивка его и убила. Я любил старого негодяя, Иви, понимал его боль. И поклялся над его могилой никогда не жениться на женщине, которая не даст мне все, что я хочу от жизни. Деликатность и стыдливость мне не требовались, я хотел страсти без всяких ограничений..

– И вот... я женился на Анне.

Когда на его лице появилось это задумчивое выражение, Иви почувствовала потребность заговорить, подстегиваемая ревностью, столь же свирепой, сколь и мучительной.

– Она... она сказала, что дала тебе такой секс, какого никогда не получал ни один мужчина.

Его глаза устремились к ней, жесткие блестящие глаза.

– Я отдал бы все ночи с ней за одно мгновение с тобой.

Она ахнула, а он быстро подошел к ней и обнял.

– Я не изменял тебе, – хрипло прошептал он ей в волосы. – И не имел такого намерения. Я уезжаю завтра по делам, и только.

– Но... но ведь ты спал с другими раньше, когда уезжал, – дрожащим голосом возразила она, боясь поверить в то, что он говорил. Несмотря на всю его обходительность, слов любви по-прежнему не было.

Он отпрянул, уставившись на нее с досадой и сожалением.

– Иногда, – простонал он. – Да, иногда. Но это потому, что я боялся того, что мог бы сделать с тобой.

– Со мной?

– Вот черт, Иви, не настолько же ты невинна! Ты должна была понять, как: я хотел тебя там, на лестнице. А как ты думаешь, почему я убрался прочь на следующий же день? Я чувствовал необходимость что-нибудь сделать, что-то, что удержало бы меня от того, на что я не имел права.

– П-понятно.

– Нет, ничего тебе не понятно, – пробормотал он. Плечи у него поникли, он повернулся к ней спиной. – Как ты можешь понять?

– Но... теперь у тебя есть право, Георгос. – Она подошла к нему и, положив ему на плечи свои маленькие ладошки, прижалась лицом к его спине. – Теперь мы муж и жена, и я хочу тебя так же сильно, как ты хочешь меня. Останься сегодня, займись со мной любовью. Ты... Ты нужен мне, Георгос.

С мучительным стоном он круто развернулся и, крепко прижав ее к себе, целовал, пока их обоих не начала бить дрожь желания.

– Ты уверена, что все будет в порядке 4 – прохрипел он.

– Конечно.

– Я боялся, что могу оказаться с тобой слишком груб, могу сделать что-нибудь... опасное...

– Тогда предоставь это мне, – предложила она, внутри у нее все затрепетало от: волнения. – Я буду осторожна и буду делать все очень, очень медленно.

Он застонал от наслаждения при этой мысли.

– Господи, как же я по тебе скучал, – низким голосом сказал он, вынимая шпильки из ее волос и рассыпая густые волны по её спине. – Ты представления не имеешь.

– Не больше, чем я по тебе, – чуть слышно сказала она. – Позволь мне показать тебе, как сильно...

Утром Иви разбудили режущие боли. Нет! Только не это! Беда не могла снова случиться с ней.

Но, похоже, она случилась. Такая знакомая боль...

– О нет! – В горестной тревоге она закрыла лицо руками.

Спавший рядом Георгос мгновенно проснулся и склонился над ней, отрывая ее трясущиеся руки от лица.

– Что такое? – встревоженно спросил он. – Ты заболела?

– Ребенок, – всхлипнула она. – Это ребенок, о Боже...

– Кровотечение есть?

– Н-не знаю, – выдавила она, слишком испуганная, чтобы посмотреть.

Он включил прикроватную лампу и отшвырнул одеяло.

– Не бойся, нет, – пробормотал Георгос и быстро натянул на нее одеяло. – Постарайся расслабиться. Сейчас оденусь и отвезу тебя в больницу. Может, это всего лишь ложная тревога.

В мгновение ока он натянул на себя какую-то одежду, завернул Иви в один из своих больших теплых халатов и отнес в машину. К этому времени она уже не переставая стонала от боли, которая мучила ее гораздо сильнее, чем в прошлый раз.

– Держись, Иви, – сказал он, – только держись. – Он был бледный и обеспокоенный.

Иви охватило отчаяние. Это я во всем виновата, начала она думать. Не надо было заниматься любовью, не надо было настаивать. Теперь я потеряю дитя Георгоса, его частичку.

В больнице Иви осматривал другой врач, не тот, к которому она обычно ходила. Ее терзала такая боль, что она не воспринимала ни исследующие ее руки, ни слепящие лампы, ни бормочущие голоса. Ее трясло, кожа похолодела, снизу подступала дурнота. Вдруг ее бурно вырвало, желудок все извергал и извергал содержимое на пол, пока дежурная сестра металась сначала за тазиком, а потом за тряпкой и ведром.

Наконец Иви откинулась на подушку в полном изнеможении, но поразительным образом чувствуя себя гораздо лучше. Она с усталым вздохом закрыла глаза, в голове у нее шумело от смущения и разгорающейся надежды. Может, это еще и не выкидыш. Может, она просто заболела.

Врач радостно подтвердил ее мысли.

– Я полагаю, часть опасений позади, господин Павлиди, – услышала она его слова. – Ваша жена, наверное, съела что-то неподходящее. Вы случайно никаких морских продуктов не ели за последние сутки?

– Да, устриц и лангуста на обед.

– Поскольку сами вы не заболели, скорее всего вашей жене попалась несвежая устрица. Иногда достаточно одной.