– Не надо! – рявкнул Георгос и, стиснув железными пальцами запястье, вернул ее руку на одеяло, отчего Иви оказалась вдруг в полусидячем положении.

При этом шляпка, и так чудом державшаяся на голове, слетела окончательно, большой гребень тоже съехал набок, и блестящие темные волосы волной рассыпались по плечам.

Она попыталась выдернуть свою руку, чтобы поправить волосы, но его хватка не слабела, а глаза так пронизывали ее насквозь, что совершенно сбил ее с толку. Неужели он решил, что она снова его ударит? Но ведь она уже извинилась за все.

Почему он молчит? Почему сидит и так уставился на нее? И почему, о почему, сама она никак не обретет дар речи?

Большая, роскошно обставленная комната словно вдруг съежилась, лишь громада Георгоса нависла прямо над ней единственной реальностью. Его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от нее, до того близко, что куда-то девалась голубизна его глаз. Они превратились в глубокие темные озера, в которых она тонула... тонула...

В отчаянии Иви глубоко вздохнула, но, похоже, для того лишь, чтобы ощутить, как сильно вдруг заколотилось сердце. Огромная рука на запястье сжала его еще крепче, и на какой-то сумасшедший миг Иви подумала, что он собирается поцеловать ее еще раз. Но тут ее вжало в матрас – Георгос рывком поднялся с кровати.

– Не позволяй своему нежному сердцу снова завлечь тебя в беду, Иви. – Он посмотрел на нее с высоты своего немалого роста, сохраняя привычно резкое выражение лица. – Я заслужил, чтобы меня спустили с лестницы, и мог получить сейчас вторую пощечину. В будущем, если тебе придет в голову так коснуться мужчины, постарайся, чтобы кровать была подальше, – мрачно предостерег он. – Не все мужчины святые, вроде Леонидаса.

У Иви округлились глаза, щеки порозовели. Значит, ему и впрямь хотелось ее поцеловать. Но она тут ни при чем. Не думает же он, что она поощряла его к... к... даже подсознательно. От такой унизительной мысли щеки у нее просто побагровели.

Он насмешливо наблюдал за всеми цветовыми переходами на ее лице, потом повернулся спиной к кровати.

– И все равно я прав, – проворчал он, шагая по толстому золотистому ковру. – Леонидаса надо повесить, утопить и четвертовать за то, что он взял тебя под свою крышу. Как всегда, он мало что соображал. Если он не предвидел последствий подобного поступка, значит, мой брат был еще большим романтическим идиотом, чем я его считал!

Взявшись за ручку двери, Георгос последний раз обернулся к Иви.

– Можешь возненавидеть меня за эти слова, но я думаю именно так. Я любил своего брата, но он всегда оставлял за собой следы разрушений. Оставил тебя с ребенком, а меня – в таком положении, которого ни один мужчина не вынесет.

Иви соскочила с кровати, поправляя одежду и отбрасывая назад волосы трясущимися от волнения руками.

– Тебе не обязательно было на мне жениться! – закричала она. – Я и не ждала этого от тебя, ты сам настоял!

– И был глуп, – отрезал он. – Но я не слепой и вижу собственные ошибки. Твое желание будет исполнено. Немедленный развод сразу же после рождения ребенка. Конечно, тебе понадобится отдельный дом где-нибудь поблизости, чтобы мать могла навещать вас.

Но не ты, с ненавистью подумала Иви. Не желаю, чтобы ты меня навещал, мерзкий ты человек!

– А теперь можешь умыться и причесаться, – приказал этот душегуб. – На голове у тебя неизвестно что творится. Жду тебя внизу и побыстрее.

– Но я не хочу...

– Мы все порой делаем то, что совсем не хочется, – отрезал он. – Если ты не придешь, все уставятся на меня обвиняющими глазами и я буду вынужден вернуться и привести тебя в гостиную. Если ты не хочешь сделать это для меня, сделай ради брата. Я думаю, он был уверен, что мать его ребенка будет соблюдать светские приличия в доме и сведет к минимуму детские выходки.

С этими словами Георгос вежливо, но твердо закрыл дверь, оставив Иви глядеть ему вслед.

Детские выходки?

Детские выходки!

Ну, она покажет ему детские выходки!

Ее глаза яростно обежали комнату в поисках чего-нибудь. подходящего, чтобы можно было швырнуть.

В пределах досягаемости оказалась только ее шляпка. Она сгребла ее с подушки и запустила в дверь, словно летающую тарелку. Но этот легкомысленный снаряд был слишком легким; значительно не долетев до цели, он приземлился с тихим шлепком. Прошагав к этому месту, Иви мгновение глядела на жалкий комочек и, дав волю безрассудной яростной вспышке, принялась неистово топтать шляпку ногами.

Побуйствовав так несколько секунд, она остановилась с круглыми от ужаса глазами, наклонилась и подняла с пола изуродованный головной убор с порванной вуалью и поломанным цветком. Потрясенно моргая, Иви уставилась на ни в чем не повинные останки хорошенькой голубой шляпки и постаралась справиться с подступившими к горлу рыданиями. Я совсем обезумела, подумала она, просто обезумела. Ничего подобного, остановил ее голос безжалостной честности. Ты просто плохо воспитана и плохо себя ведешь. Георгос прав. Леонидасу сегодня было бы стыдно.

Она чуть не заплакала при этой мысли. Леонидас, добрый, нежный, ласковый Леонидас! Господи, как же его не хватает!

Но не в постели, как могли вообразить обитатели этого дома, с горечью подумала она. Теперь, по прошествии времени, единственный опыт интимных отношений с ним вспоминался как нечто крайне неудачное и незначительное. Да и могло ли быть иначе? Она – девственница, а он – расстроен и нездоров. Не хватало ей другого – привычного общения с Леонидасом, их бесед до глубокой ночи, совместного слушания музыки. Самого его присутствия, спокойного и сосредоточенного, благотворно действовавшего на нее всякий раз, когда подступали тревога и беспокойство.

Прежде всего их отношения представляли собой единение душ, а не единение плоти. Возможно, со временем и при других обстоятельствах и физическая сторона их связи наладилась бы. Тогда она отмела в сторону свои огорчения по поводу того, что первый опыт телесной связи оказался таким коротким и болезненным. Будут и другие ночи, сказала она себе. В следующий раз все будет иначе.

Но не было ни других ночей, ни следующего раза...

Внезапно опомнившись, Иви с изумлением обнаружила, что стоит посреди, спальни и комкает уже совершенно изуродованную шляпку. Да что с ней происходит? Она словно готовый взорваться вулкан. Никогда такого с ней не было. То она при всех закатила пощечину Георгосу, теперь отыгралась на шляпке. Пришлось крепко прикусить нижнюю губу – ее распирало страстное желание заорать во все горло.

Вкус собственной крови заставил ее опомниться.

Приступ бешенства сменился жгучим стыдом. Что бы подумал о ней Леонидас? Надо немедленно успокоиться, сейчас же, сию же секунду. Она замужняя женщина, будущая мать, а не вздорный, непослушный ребенок.

В памяти всплыли слова Георгоса насчет детских выходок – они-то и разъярили ее своей точностью. Она ему еще покажет! С этого момента она станет спокойной и зрелой женщиной, образчиком самообладания. И никаких вспышек гнева, никаких девичьих красок на щеках! И никакого дурацкого заикания!

Несколько минут спустя по лестнице спускалась совсем другая Иви – собранная, спокойная, лицо ухоженное, густые темные волны роскошных волос прихвачены гребнями. Она спускалась, ступенька за ступенькой, сосредоточившись на своем новом состоянии, пока нога ее не ступила на персидский ковер холла и проблема появления в гостиной не стала неотвратимо близкой. Тут ее самообладание дало заметную трещину.

Что все думают о том ужасном представлении, которое она устроила? Наверняка оно вызвало недоумение и мысли о том, что же бедный Леонидас нашел в этой истеричной глупышке? Скорее всего, жалеют Георгоса, заимевшего нежеланную жену и чужого ребенка. Иви даже застонала от своих мучительных предположений. Ну почему Георгос не позволил ей остаться наверху? Мог бы сказать, что у нее разболелась голова. Эмилия принесла бы ей поднос с едой. Господи, почему ей не дано походить на Риту, которая умеет владеть собой в любой ситуации, не волнуясь, что подумают другие, в том числе ее босс.