Таким образом, Турция ничего не потеряла; наоборот, она вернула себе провинцию, судьба которой казалась по меньшей мере спорной. Если она ответила таким бурным протестом, так это потому, что после длинного ряда льстиво-приветственных речей по адресу нового режима она снова увидела над собой обнаженные челюсти европейского империализма. Не есть ли коронование Фердинанда царской короной лишь первый шаг, за которым должно последовать покушение на захват Македонии? Не есть ли очищение санджака косвенное приглашение в сторону Сербии и Черногории захватить эту область и, втянувшись таким образом в войну с Турцией, прикрыть Австрии тыл? Не стоит ли за спиной Болгарии Россия, а за спиной Австрии — Германия? Что капиталистические сферы и правящие круги Германии относятся к обновленной Турции без больших симпатий, это понятно само собой. Как раз в последние пред-революционные годы немецкий капитал праздновал в Турции одну победу за другой, — концессия на последний участок анатолийской ж. д., в районе которого имеются, по-видимому, богатейшие источники нефти, была получена из рук Абдул-Гамидова правительства в мае 1908 года. Пароходные линии, отделения банков, монопольная доставка оружия, железнодорожные концессии, заказы всякого рода при больших естественных богатствах и дешевизне рабочих рук — сулили золотые горы. Революция лишила Гогенцоллерна политического влияния в Константинополе, открыла возможность развития «национальной» турецкой индустрии и поставила под знак вопроса добытые путем подкупов и капиталистических интриг концессии немецких капиталистов. Со стиснутыми зубами берлинское правительство отошло к стороне, решившись ожидать. Упрочение позиции младотурок чем дальше, тем больше вынуждало искать с ними сближения. Но несомненно, что капиталистическая Германия настолько же искренно готова приветствовать крах конституционной Турции, насколько лицемерно она до сих пор приветствовала ее победы. С другой стороны, Англия тем более крикливо демонстрировала свое дружелюбие к новому порядку, чем более этот последний ослаблял положение Германии на Балканах. В непрекращающейся борьбе между этими двумя могущественными государствами Европы младотурки естественно искали поддержки и «друзей» на Темзе. Но больным местом англо-турецких отношений является Египет. О добровольном очищении его Англией, разумеется, не может быть и речи: для этого она слишком заинтересована в господстве над Суэцким каналом. Поддержит ли Англия Турцию в случае военных затруднений? Или нанесет ей удар в спину, объявив Египет своей собственностью? Одно так же возможно, как и другое — в зависимости от обстоятельств. Во всяком случае, не сантиментальная любовь к либеральной Турции, а холодный и безжалостный империалистический расчет руководит действиями английского правительства.

Турция, как мы уже указали, имеет все основания бояться, что за нарушением ее фиктивных прав со стороны Болгарии и Австрии может последовать нарушение ее реальных интересов. Тем не менее, она не отважилась извлечь меч и пока что ограничилась апелляцией к державам-участницам Берлинского конгресса. Несомненно, популярная война, открытая по инициативе младотурок, могла сделать несокрушимым их господство, столь тесно связанное с ролью армии. Но — при одном условии: война должна была быть победоносной.

Надежды на победу, однако, не было. Старый режим оставил в наследство новому армию, дезорганизованную до последней степени: артиллерия — без пушек, кавалерия — без лошадей, пехота — без достаточного количества ружей нового образца, флот — еще менее годный к военным действиям, чем русский. Даже если б Англия реализовала крупный заем, о войне с Австрией нельзя было при таких условиях и думать. Оставалась война с Болгарией. Здесь Турция могла еще надеяться на победу, противопоставив качеству количество. К чему привела бы, однако, это победа? К восстановлению фиктивного вассалитета Болгарии? Но из-за таких вещей не воюют. Возвращение Восточной Румелии? Но это усилило бы не Турцию, а ее и без того сильные центробежные тенденции, которые новому режиму еще только предстоит преодолеть.

Реакционные элементы, которым терять, во всяком случае, нечего, подняли энергичную агитацию в пользу войны и, насколько можно судить по сообщениям из Константинополя, ослабили влияние министерства и младотурецкого комитета. Этот последний, с одной стороны, попытался отвести народное возбуждение, направив его на бойкот австрийских товаров, с другой, — стянул в Константинополь наиболее надежные полки, удалив сомнительные. Господство над армией остается по-прежнему главной силой младотурок. Но в этой ограниченности социальной основы лежит вместе с тем главный источник опасностей для нового строя. Избирательная программа руководящей партии ограничивается исключительно политическими и культурными вопросами. В этой же плоскости развивается деятельность правительства. Первым шагом его в социальной области были драконовские мероприятия против стачек. Младотурецкие вожди категорически отрицают существование в Турции рабочего вопроса и в этом видят ее преимущество перед Россией. Турецкая промышленность, развитие которой систематически и сознательно задерживал старый режим, пока еще в зародыше. Константинопольский пролетариат состоит из рабочих конки и табачной фабрики, портовых грузчиков и наборщиков. Слабость пролетариата исключает для него пока возможность серьезного давления на правящую партию. Несравненно большее влияние на ход событий в Турции может приобрести крестьянство. Полузакрепощенное, опутанное сетями ростовщичества, в одной пятой своей части безземельное, оно нуждается в самых широких аграрных мероприятиях государства. Между тем, только армянская партия дашнакцутюн и македонско-болгарская революционная группа (Санданского) выдвигают более или менее радикальную аграрную программу. Что касается младотурок, то они игнорируют крестьянский вопрос, как и рабочий… Весьма мало вероятно, чтобы турецкое крестьянство сумело дать выражение своим социальным интересам в рамках парламентских выборов. Но настроение его может сказаться более действительным образом: через посредство армии. События революции должны были чрезвычайно поднять самосознание не только офицеров, но и солдат. И нет ничего невероятного в том, что — подобно тому как интересы буржуазной «нации» нашли свое выражение через посредство офицерского корпуса — нужды крестьянства проявятся через посредство солдатской массы. При этих условиях игнорирование крестьянского вопроса со стороны партии, опирающейся на офицерство, может оказаться роковым для судьбы парламентской Турции.

Так или иначе, но Турции теперь необходим мир. Вступив в непосредственные переговоры с Австрией и Болгарией, она выразила готовность признать совершившееся — с тем, чтоб эти государства переняли на себя соответственную часть ее государственного долга. Это, несомненно, было бы для нее лучшим исходом, поскольку отказ от уплаты огромного долга, завещанного старым режимом, при настоящих условиях для нее совершенно невозможен. Раз вопрос свелся к размеру денежной суммы, успех переговоров должен был казаться обеспеченным.

Но как раз сейчас, когда пишутся эти строки, переговоры оборвались: окончательно или временно — это еще не ясно. Но зато совершенно ясно, что английская дипломатия и особенно русская делают все, что могут, с целью воспрепятствовать частному соглашению Турции с Австрией. Их задача — созыв международной конференции для пересмотра Берлинского трактата. Разумеется, не из платонического уважения к международному «праву».

Злейшим врагом новой Турции является бесспорно царская Россия. Как Япония отбросила ее от берегов Тихого океана, так сильная Турция грозит раз навсегда отбросить ее от Балкан. Укрепившись на демократических основах, Турция станет центром политического тяготения для Кавказа — и не для одних его магометан. Связанная с Персией религией, она может вытеснить Россию и оттуда и превратиться в серьезную опасность для русских среднеазиатских владений. Нет того удара, который петербургское правительство не было бы готово нанести новой Турции. То полусогласие на присоединение Боснии и Герцеговины, которое Извольский дал Эренталю, было несомненно рассчитано на выгоды, могущие проистечь для России из балканских замешательств. Мирный исход последних столкновений означал бы сближение Болгарии с Австрией и усиление Турции, т.-е. смерть политического влияния России на Балканах. Воспрепятствовать частному соглашению непосредственно заинтересованных сторон, привлечь к делу все вожделения и аппетиты европейских держав, столкнуть их друг с другом и урвать при этом на свою долю клок медвежьего ушка — такова сейчас непосредственная задача русской дипломатии. Нам уже приходилось говорить на этих страницах о том, что новейшая внешняя политика царского правительства совершенно лишена объединяющей «идеи» и может быть охарактеризована как паразитический оппортунизм; она питается преимущественно борьбой Германии с Англией и является паразитарной даже по отношению к империалистической политике капиталистических правительств: она соединяет союз с Францией и «дружбу» с Германией, тайные сделки с Эренталем и официальные совещания с Пишоном. Воспользоваться всеми щелями международной политики и не ущемить своего хвоста ни в одной из них — вот миссия, на которую обрекает русскую дипломатию ее политическая слабость. Но для того чтоб эта тактика дала хоть видимость успеха, нужна хотя бы временная финансовая независимость от тех правительств, в руках которых главные карты игры. Между тем балканские события разразились в самый разгар переговоров о новом русском полумиллиардном займе. Экономические и политические предпосылки нового займа крайне неблагоприятны. Урожай текущего года ниже среднего, во многих губерниях совсем плох. Торговый баланс первых месяцев года обнаруживает решительное ухудшение; вывоз резко пал даже по сравнению с годами войны и «смуты». Несомненно также, что европейская биржа по-своему учла студенческие волнения, в которых она научилась видеть крайне тревожный симптом. Переговоры о займе, ведущиеся при деятельном участии русских банкиров, затягиваются на неопределенное время. Московская биржа объясняет свою чрезвычайную угнетенность полной неизвестностью относительно того, где, когда и как будет заключен новый внешний заем. Между тем, для того чтобы иметь свободные руки в балканских делах, нужна прежде всего звонкая наличность в кармане. Вот где сейчас ахиллесова пята царской дипломатии! Англия, с которой соображает свою внешнюю политику Франция, стремится использовать Россию против Австрии и Германии; но у нее нет никаких оснований усиливать царизм на Балканах против себя самой. Трудно поэтому ожидать, чтоб она согласилась реализовать огромный заем до конференции, вообще до окончательной ликвидации последних осложнений на Ближнем Востоке. Она могла бы на это согласиться, лишь связав предварительно царскую дипломатию по рукам и по ногам и заранее эскамотировав ее долю влияния в свою пользу. Этим положением дел объясняется тот непроизвольный, но тем более убийственный юмор, с каким английская биржевая пресса внушает России полное «бескорыстие» на Балканском полуострове. Опутанный противоречиями своего положения, г. Извольский мечется по Европе от одного правительства к другому, — очевидно, в тайной надежде, что его политическое влияние будет расти пропорционально его путевым издержкам. И на всем своем пути русский министр слышит за своей спиной патриотический хор русской прессы, в котором хриплый лай "Нового Времени" гармонически сочетается с похотливыми подвизгиваниями милюковской «Речи». "Австрия позорно распяла славянство!" — вопят кадеты, октябристы и ново-временцы, — "поэтому мы требуем компенсаций, самых бескорыстных, самых чистых компенсаций!". Беснование этих патриотов, стремящихся перекричать друг друга, достигло в течение последних недель высшего предела. Все смешались в одну безобразную кучу — и от политических программ, англофильства, всеславянской идеологии и внешнего благоприличия летят только клочья шерсти. "Компенсаций, самых бескорыстных компенсаций!" Где? Каких? Никто не может ответить. Бессилие и растерянность только усугубляют остервенелую злобу. "Новое Время" каждый день строит новые планы и рождает новые комбинации. От зубовного скрежета против турок оно внезапно переходит к искательному дружелюбию: "московы и османлисы на самом деле ближе друг к другу, чем к кому бы то ни было". Поведение октябристской прессы отличается тем же лихорадочным непостоянством. В последние недели она все решительнее заявляет себя сторонницей русско-английского сближения, к которому в первое время относилась со сдержанной холодностью. Оповещая об организуемых в Лондоне и Петербурге англо-русских торговых палатах, "Голос Москвы" отдавал новую международную комбинацию под покровительство того класса, "который, может быть, более всех других способствует теснейшему сближению народов". Но после того как лондонская пресса прочитала Извольскому проповедь о вреде стяжания, октябристский официоз разразился гневными жалобами на Англию, которая снова обнаружила свое "обычное коварство"… Хуже всего пришлось, однако, либеральной прессе, которая своему лже-оппозиционному империализму пытается дать принципиальную «всеславянскую» формулировку. Во время каникул г. Милюков ревизовал Балканский полуостров и пришел к выводу, что все обстоит благополучно. Со свойственной ему проницательностью он докладывал из Белграда, что сербо-болгарское сближение на мази и скоро даст плоды… Нео-панславизму пришлось, однако, подвергнуться уже через несколько недель суровому испытанию. И что же? Болгары стакнулись с "исконным врагом" славянства, — Австрией и облегчили ей присоединение двух населенных сербами провинций. Пользовавшийся неизменной поддержкой кадетов Извольский, представитель так называемого "нового курса", дал свое тайное согласие на «распятие» славянства. Австрийские поляки, русины и чехи, в лице своих националистических партий, выразили в австро-венгерских делегациях свою полную солидарность с габсбургским захватом. Таким образом, на второй день после «всеславянского» съезда в Праге история снова показала, — в который уже раз! — что всеславянское братство есть лицемерная фикция, и что национально-династические, как и буржуазно-империалистические интересы не справляются с этнографическим словарем. Кадеты утратили последние остатки идеологического покрова, а вместе с ним и последние крупицы стыда. «Речь» азартно жаловалась, что правительство препятствует населению устраивать митинги протеста против аннексии Боснии и митинги одобрения Извольскому. И, подобострастно забегая вперед, кадетский официоз тревожно спрашивает, не окажется ли г. Извольский "чрезмерно уступчив по отношению к Турции" ("Речь", 1 (14) окт.). Такова логика оппозиционного прислужничества. Начали с протестов против Австрии, присвоившей себе две провинции, отрезанные от Турции… а кончили требованием натиска на ту же Турцию. О какой "чрезмерной уступчивости" идет речь? Разве Турция что-нибудь задолжала гг. Милюкову и Гессену? Два года тому назад эти господа ездили в Париж искать помощи французских радикалов против царского правительства. А теперь они науськивают царское правительство на обновляющуюся Турцию. Ввиду понесенных Турцией потерь, они требуют компенсаций — в пользу России — за счет Турции…