Гоша носился среди деревьев, ловил зубами лепестки и дурачился, как щенок. День обещал быть погожим. На небе - ни облачка. Хотелось петь и выделывать пируэты в воздухе вместе со стрижами. Но я ограничилась пробежкой с прискоком по едва заметной тропинке, которая обогнула яблоневый сад с правой стороны, и вывела нас к флигелю.

Когда-то домик был хорош - беленький, с зелеными ставнями и красной черепичной крышей, на макушке которой красовался флюгер в виде петуха. К сожалению, флигель выглядел заброшенным и необитаемым. Штукатурка обвалилась, черепица побилась и потемнела от времени, флюгер завалился набок, ставни плотно закрыты, на двери - амбарный замок. Крапива подступила к самому крыльцу.

Дальше тропинка терялась в зарослях малинника. Мы с Гошей вернулись к яблоневому саду, и пошли вдоль посадок.

Когда яблони кончились, перед нами предстал луг, поросший разнотравьем. Гоша метался в траве, усердно демонстрируя свои охотничьи инстинкты. Один раз ему даже удалось поднять зайца. Радости было - на всю округу.

Тропинка вывела нас к речке, которую перекрывала небольшая плотинка. Вода крутила деревянное колесо. Основной механизм водяной мельницы скрывался в избушке. Сложенная из толстых бревен, слегка покосившаяся и вросшая в землю по самое окошко, она напоминала жилище лешего. К самой избушке подступали ели, переходившие дальше в дремучий лес. Однако мельница работала исправно, так как внутри домика что-то гудело. От избушки в сторону большого дома тянулись электрические провода. Тропинка в этом месте раздваивалась. Та дорожка, что вела к лесу, была еле заметна.

Гоша повел меня по утоптанной тропинке влево, вдоль речки. Дорожка, петляя в высоких травах, вывела нас к заводи, где речушка после плотины замедляла свой бег. Среди камыша, которым зарос берег, были проложены мостки к чистой воде. Мы с Гошей посидели на мостках, любуясь ровной гладью воды, по которой иногда разбегались круги от плескавшейся рыбы.

На другой стороне реки простирались поля, засаженные чем-то зеленым. У самого горизонта в утренней дымке виднелись домики населенного пункта. А чуть в стороне - церквушка, с ярко блестевшем на солнце крестом. Руки чесались запечатлеть всю эту первозданную тишину и благолепие с помощью акварели.

От мостков тропинка вела к добротному деревянному мосту через речку, а затем поворачивала обратно в сторону большого дома. Мимо хозяйственных построек непонятного предназначения она привела нас к бревенчатому дому, из трубы которого шел дым. Дверь была распахнута, и из недр избы звучал мужской бас, выводящий рулады, близкие к известной мелодии из оперы "Кармен".

Гоша потянул носом и уверенной рысью поспешил в распахнутую дверь. Я - за ним.

Одна половина избы была занята громадной русской печью, а другая столом, лавками и буфетами. Под потолком висели медные кастрюли и сковородки. А у стола в белом переднике и поварском колпаке стоял здоровенный мужик и могучими руками молотил тесто. Пахло дрожжами и сложной смесью корицы, топленого молока и горячих углей.

При нашем появлении мужик оторвался от теста и утробно загрохотал:

- Ну, здравствуй, Лизонька! Вернулась, красавица наша. Дай, поглядеть-то на тебя. Совсем дядю Осипа забыла!

Я опасливо приблизилась, а новоявленный дядя Осип вытер руки о полотенце и утопил меня в объятиях. Гоша зашелся грозным лаем из-под стола.

Новый родственник разжал объятия и повернул меня к свету.

- А что, хорошо получилось! И шовчиков не заметно. Ну, врачи, ай да молодцы! Ты и раньше-то хороша была, а теперь - хоть на конкурс красоты посылай. Все женихи в округе от любви к тебе иссохнут, - тут дядя Осип спохватился. - Ой, да ты, наверное, еще не завтракала. Сейчас я тебя побалую... - и он положил мне из кастрюльки настоящей гурьевской каши. - Садись, поешь. В больнице, небось, изголодалась. Совсем похудела, и загар сошел...

- С кем это ты разговариваешь? - раздалось с порога, и в избу вошла Глаша.

Дядя Осип умолк и с остервенением занялся тестом. Гоша хлюпал молоком из миски, а я уткнулась в кашу, так как Глаша имела вид неприветливый.

- Все лясы точишь, будто дел мало, - ворчала она, шаркая чувяками по полу. - Собирай завтрак, пора уже.

Дядя Осип и Глаша засуетились, собирая в две корзинки кастрюльки, судки и кофейники.

Сердитая домоправительница унесла снедь, и мы опять остались втроем. Повар опять принялся выводить рулады на оперные темы. Дядя Осип был скорее широк в животе, чем в плечах. Но по моим представлениям, повар и должен быть упитанным. Его мохнатые брови шевелились в такт мелодии, а руки артистичными движениями разделывали тесто. Казалось, он полностью погрузился в нирвану кулинарного искусства, и я поспешила закончить свой завтрак, чтобы не отвлекать его.

От кухни до барского дома было рукой подать. По боковой лестнице мы поднялись в светелку. Я уселась в кресло с прямой спинкой и пригорюнилась.

Чье же место я заняла? Что случилось с настоящей Лизой? Почему дядя Осип и Глаша не заметили подмены? Надо ли их разубеждать в ошибке или оставить все, как есть? Не в этом ли задумка Эммы Францевны? Уверить всех, что я - Лиза после пластической операции.

Чтобы чем-то заняться, я решила разложить свои вещи в ящики комода. В нижний ящик я положила свитера и брюки, в средний - майки и шорты, а в верхний - нижнее белье и пижамы.

Верхний ящик, почему-то, не хотел задвигаться на место. Пошарив за ним рукой, я вытащила смятую поляроидную фотографию.

На фоне одноэтажных домиков с вывесками на немецком языке стояла пара. Пухленькая девушка приникла к плечу молодого человека и смотрела на него обожающим взглядом. В профиль девушка выглядела немного длинноносой. А молодой человек улыбался в объектив... Ну, на такого мужчину я бы тоже смотрела собачьим взглядом. Высокий лоб, грива роскошных волос, бородка и усы а-ля д`Артаньян, аристократический нос и глаза, от выражения которых девушки обычно приходят в безумное состояние.

В дверь постучали. Повинуясь внезапному порыву, я сунула фотографию в карман джинсов.

В светелку просочилась Глаша. Смотрела она уже гораздо приветливее.

- Барыня просят кофейку откушать.

Гошу я оставила в светелке и поспешила за домоправительницей. Она привела меня в чудесную комнату, полную света, который лился через высокие окна. Стены оббиты светло-зеленым муаром. Главным украшением комнаты были изящные стеклянные горки, на полочках которых красовалась замечательная коллекция кузнецовского фарфора. Посередине комнаты стоял столик, сервированный на две персоны, и два кресла, одно из которых занимала моя двоюродная бабушка, второе, видимо, предназначалось для меня.

Эмма Францевна сидела с королевской непринужденностью в белой кружевной блузке и длинной темной юбке. Ворот блузки был сколот булавкой с большим синим камнем.

- Садись, милая, - предложила она. - Тебе чай или кофе? Не стесняйся.

Я постаралась не стесняться и чувствовать себя также непринужденно в джинсах и майке. Из серебряного чайника я налила себе ароматного напитка в чашку прозрачного фарфора и приготовилась вести светскую утреннюю беседу. Эмма Францевна откинулась на спинку кресла и крутила в пальцах перламутровую ручку лорнета.

- Вижу вопрос в твоих глазах, - начала она разговор совсем с другой стороны. - Думаешь, что тут за тайны такие? Кто такая Лиза и почему тебя за нее принимают? Правильно. Вопросы и должны появиться... Однако нет тут никакой тайны, а лишь некрасивая история, в которую я попала на старости лет. Если хочешь, я тебе расскажу.

Я энергично покивала головой.

- Лиза была моей компаньонкой и секретарем в течение трех лет. Я ей полностью доверяла. Любила ее, как свое дитя... И чем все кончилось? Черной неблагодарностью. Она сбежала с каким-то проходимцем и прихватила с собой почти все мои драгоценности! Ах, какой возмутительный мезальянс! Получается, я пригрела на своей груди змею!.. Чтобы замять это дело и не придавать огласке факт воровства, мы с Левушкой решили объявить, будто Лиза делает пластическую операцию по улучшению своего внешнего вида и проходит курс лечения у диетолога для похудения, а тем временем найти ей замену. Тут я вовремя вспомнила про тебя. Ты же моя родная кровь, не подведешь меня, не бросишь старуху ради побрякушек и сомнительного жиголо... Поможешь мне сохранить приличный вид при таком неприличном раскладе пасьянса. Я очень надеюсь на тебя, и сама чем могу, поддержу тебя. Время нынче трудное, в одиночку не справишься.