Три года назад он направлялся себе спокойненько по Ла-Салль-стрит в новом летнем костюме от братьев Брукс, в галстуке «Графиня Мара» и в новой шляпе из итальянской соломки от Аберкоми и Фитча в полной уверенности, что все идет наилучшим образом. Его небольшая, но приносящая сносный доход юридическая практика в сфере корпоративного капитала быстро росла, когда случилась Алтея.

Именно «случилась». А он лишь остановился и посмотрел на толпу уставших, потеющих полицейских, которые старались разогнать группу молодых, но очень длинноногих бородатых юнцов-демонстрантов и их длинноволосых подруг, которые устроили сидячую забастовку на ступенях Торговой палаты.

Ему просто стало любопытно. Он припомнил, что еще тогда удивлялся с некоторой брезгливостью, почему это барышни, участвующие в подобных мероприятиях, такие замызганные, почему они не пойдут домой и не примут ванну-джакузи и не помоют свои сальные волосы. Но среди них вдруг оказалась Алтея. Настоящая роза среди кустов шиповника. Смущенная оттого, что у нее до талии задралась юбка, под которой ничего не было, кроме нее самой, и которую четверо смущенных не хуже нее полицейских-ирландцев с пылающими сильнее обычного лицами пытались затащить, несмотря на сопротивление, в поджидающий поблизости крытый полицейский фургон с решетками Когда Алтея увидела, что он стоит на тротуаре и смотрит на нее восхищенным взглядом, то в первый и единственный раз была с ним груба и наговорила непристойностей.

— Ну, давай, пяль зенки, чертов капиталистический стукач! — обозвала она его. — Если ты такого никогда прежде не видел, то добро пожаловать! Откуда мне было утром знать, что четыре дюжих ирландских дурня вздумают перевернуть меня вверх тормашками? Давай! Наслаждайся зрелищем! Но поверь, в следующий раз, когда я буду участвовать в сидячей забастовке, я переверну весь Чикагский художественный институт, но сниму жестяные доспехи с одного из рыцарей в полном вооружении!

Только и всего. Если не считать, что ее красота и прямота произвели на него сильное впечатление, ему стало любопытно, что такая девушка, как Алтея, делает в банде немытых радикалов с дикими взглядами. Так любопытно, что он свистнул проезжавшему мимо такси и потратил доллар и двадцать центов, чтобы последовать за «черным вороном» до полицейского участка на Саут-Стейт-стрит. Только после того как Алтея и ее соратники были занесены в протокол и им предъявили обвинение в хулиганском поведении и вторжение в частное владение, а ему удалось убедить ее, что он не адвокат, навязывающий свои услуги лицам, пострадавшим от несчастных случаев, и что он не заинтересован в той части анатомии, которую она помимо своей воли так очаровательно продемонстрировала, она согласилась на то, чтобы он стал ее юридическим консультантом. И после того как он устроил все так, чтобы ее и ее друзей-демонстрантов освободили под залог, прежний мир перестал для него существовать и он вступил в совершенно иной, чуждый для него мир.

За те несколько недель, которые за этим последовали, Алтея позволяла ему водить себя на обед и на скачки в Арлингтонский парк, на танцы, посмотреть «Анну Каренину» в театре Гудмана и Гертруду Берг в «Господи, небо падает!».

Адамовский поморщился при воспоминании. Ко всему прочему он ходил с ней на очень шумную демонстрацию под лозунгом «Матери США — за мир!», чувствуя себя чертовым идиотом, а не американцем польского происхождения, из последних сил надеясь, что ни один из его клиентов или друзей-офицеров из резерва военно-воздушных сил США не увидят его.

К концу второй недели он так в нее втрескался, что не мог отличить гражданское правонарушение от новации, особенно пока Алтея держала его на расстоянии, не решив еще, какие чувства она к нему испытывает.

Однако это продлилось не долго. Все решилось на третью неделю его ухаживаний. К тому времени они уже целовались на прощанье, и Алтея получала удовольствие от этих поцелуев не меньше его и, как и он, старалась подольше оттянуть момент расставания у своей двери.

А катализатором их связи стало ее участие в широкомасштабной акции протеста в виде сидячей забастовки против нечестной практики найма рабочих в местной цепи булочных, которая происходила в офисе, где этот найм осуществлялся. Юридически это считалось незаконным вторжением на частную территорию. Алтея и ее товарищи-демонстранты наверняка попали бы в тюрьму, если бы он не подоспел (поскольку апелляция была отклонена судом) и не нашел прецедента, свидетельствующего о том, что закон, на основании которого выдвигалось обвинение, относится лишь к незанятому и огороженному забором участку земли.

В ту ночь Алтея позволила отвезти себя на ужин в курортный зал, чтобы отпраздновать победу. И после того как они превосходно поужинали, запивая вкусную еду полдюжиной порций чудесного вина, он отвез ее домой, и Алтея пригласила его пропустить стаканчик на ночь. Так оно и шло одно за другим, в результате чего они проснулись в ее квартире после полудня на следующий день, но даже тогда вставать с постели им не хотелось. Потом, когда они в конце концов оделись, несмотря на то, что Алтея упорствовала, говоря, что в этом нет никакой необходимости, он настоял на поездке в Вальпараисо, где они и поженились в грязной конторе над бассейном, исходя из необходимости пролетарской справедливости. И с тех пор живут более или менее счастливо.

После того как ему удалось к собственному удовлетворению настроить картинку на экране переносного телевизора, Адамовский смешал пару свежих напитков — для себя и для Алтеи, отнес их ванную комнату и заменил там пустой стакан, стоящий на краю ванной, новым.

— Я думал, ты уже почти готова. Тебе привет из дома правительства и лично от Улисса С. Гранта [Улисс Симпсон Грант (1822 — 1885) — президент США].

— Спасибо и тебе и генералу, дорогой, — улыбнулась сидящая в ванне девушка.

Адамовский поцеловал ее в подставленные губы, потом уселся на закрытый крышкой унитаз, как всегда восхищаясь тому (когда Алтея оставалась обнаженной), как точно Господь всемогущий или мать-природа умудрились упаковать такую красоту, огонь, женственность и чувство социальной справедливости в такую хорошо распределенную сотню фунтов человеческой плоти.

— Что ты делаешь? — спросила она у него.

— Смотрю бейсбольный матч.

— Нравится?

— Видел и получше. А ты собираешься просидеть тут весь день?

— Возможно.

— Смотри, станешь русалкой.

— А ты что, русалок не любишь?

— Я просто с ума схожу от русалок!

Одной рукой Алтея продолжала обливать себя водой, а другой взяла принесенный стакан:

— Можно вам задать личный вопрос, мистер?

— Почему бы нет?

— Сколько времени прошло с тех пор, когда я говорила тебе, как сильно я тебя люблю?

Адамовский поразмыслил над ответом:

— Ну, это наводящий вопрос. И я не думаю, что суд примет его. Но если не для протокола, я полагаю, можно сказать без страха за последующие противоречия, что это было около двух часов тому назад. Сразу после того, как мы решили отказаться от завтрака.

— А что, ты предпочел бы яичницу с ветчиной?

— Если честно, то нет.

— В конце концов, любимый, — подчеркнула Алтея, — я же десять дней сидела в тюрьме.

— Мне об этом прекрасно известно.

Алтея продолжала лить воду себе на грудь:

— Я не хочу заострять на этом внимание, но все же ты просто не представляешь, как становится одиноко добродетельной гетеросексуальной женщине или какое напряжение она испытывает, когда вынуждена провести десять долгих ночей в камере на четырех человек с двумя лесбиянками, одной бродяжкой и многочисленными тараканами.

— Напомни мне, чтобы я переговорил с судьей Грином.

— Может быть, стоит организовать пикет у здания суда?

Адамовский встал и понес свою выпивку к двери:

— Этого нам только и не хватает для полного счастья. А теперь давай вылезай отсюда, слышишь?

Алтея, сидящая в ванной, послушно кивнула:

— Слушаю и повинуюсь, мой господин.