И он больше не говорил, да и она тоже. Ламар отвез ее в Париж на медовый месяц, и после того, как она вдоволь наохалась и наахалась на Эйфелеву башню и на Триумфальную арку и навосхищалась удобствами ванной комнаты их номера в отеле, размышляя, как бы ей они пригодились, занимайся она своим прежним ремеслом, они, прежде чем вернуться домой, отправились в одно местечко под названием «Цюрихское озеро», где счастливо проводили время и потом. А поскольку ей было тогда всего лишь тридцать четыре года и Лу так хотела родить Ламару сына, то она не могла нарадоваться, когда появился Пьетро.

Лу ласково улыбнулась своим гостям. Поскольку она старалась быть верной памяти Ламара и быть хорошим примером для всех своих детей, она слегка подозрительно отнеслась к намерениям этих двух мужчин, когда встретила Греко и Рейли на собрании акционеров одной местной коммерческой фирмы. Но ей не стоило беспокоиться. Они оба теперь почти старики, по крайней мере лет на десять старше ее, с семьями, детьми и внуками, и больше не интересуются ею как возможной партнершей по постели.

Как и они для нее, она для них была лишь звеном, связывающим их с днями, когда все они были молоды, когда она была еще цветком, а они рассекали улицы Чикаго со своими смертоносными револьверами в кобуре под мышкой левой руки, в сшитых на заказ трехсотдолларовых костюмах, к которым имеют пристрастие до сих пор.

Все, чем она для них была, — лишь тонкое и приятное воспоминание о прошлых днях вина и роз. К тому же она была вдовой их лучшего друга, и они относились к ней со всем уважением.

Насколько знала Лу, она, Греко и Рейли остались единственными представителями прежней шайки. К счастью, ни один из них не был слишком амбициозен. Столь же важно и то, что они знали, когда пора завязывать. Когда отменили «сухой закон», Греко и Рейли прочли надпись на стене и вышли из дела в одно время, как и они с Ламаром. Греко — с достаточным отложенным на черный день состоянием, чтобы купить сеть химчисток, а Рейли — с капиталом, позволившим ему основать сеть ресторанов, которая, когда он в конце концов все продал, после уплаты налогов обеспечила его суммой, большей четырех миллионов долларов.

Если кто-то из них и вспоминал о той ночи на Игл-Ривер или о любых других ночах, когда им оказывались профессиональные услуги, то они никогда не упоминали об этом. Теперь они были всего лишь добрыми друзьями.

За те три года, в течение которых Лу с ними встречалась, ни один из мужчин в ее присутствии никогда не рассказывал неприличных анекдотов, не делал нескромных предложений и не употреблял бранных слов.

Иногда они приглашали ее на ужин в курортный зал или в один из самых лучших ресторанов по соседству. Время от времени они наведывались к «Петле» и смотрели какой-нибудь спектакль или ходили в кино, а потом пропускали по стаканчику. Несколько раз, когда погода была исключительно хорошей, они выезжали на долгие прогулки за город. Однажды они ездили аж в Турки-Ран, чтобы полюбоваться опадающей листвой, и Лу провела ночь в отдельном номере, в то время как двое мужчин делили один номер на двоих.

В большинстве случаев они просто сидели и разговаривали, пили чай и ели пирожные, а когда она знала, что они приедут, и крошечные сандвичи. Они беседовали о текущих событиях, о тенденциях рынка, о том, куда катится мир, и уж обязательно о старых добрых временах. Старые, добрые, давно прошедшие времена, когда денежки текли, словно бурбон, и ни один уважающий себя гангстер, к какой бы банде он ни принадлежал, не давал себя застрелить на углу Стейт и Мэдисон без пачки денег в кармане не менее пяти тысяч. А уж глазастым девочкам, продающим сигареты, не давали меньше двадцатидолларовой бумажки за пачку «Фатимы» или за пятидесятицентовую сигару.

Они болтали о бейсбольных матчах, которые посещали в Ригли-Филд или Комиски-парк, о том, каким хорошим подающим был Александр Грувер, и о том, как Бейб Рут отбил два удара, потом наставил свою биту на флагшток и выбил мяч за пределы парка. И о вечеринках, которые Лу устраивала, и о шишках, которые эти вечеринки посещали. И о случае на старой вилле Винис, когда один ольдермен так напился, что, упав в пруд с рыбками глубиной два фута, вопил, чтобы для его спасения прибыла береговая охрана, поскольку золотой кит, длиной в шестьдесят футов, принял его за Иону. И о том, как на той же самой вечеринке одна девушка так хорошо сымитировала Эву Тангуэй, спев ее знаменитую песенку «Мне на все плевать», что один импресарио с «Петли», который случайно оказался там, ангажировал ее в только что открывшийся «Стейт энд Лейк-театр» и как она имела там большой успех в водевиле и прославилась бы как киноактриса, если бы не ее пристрастие к наркотикам.

Лу помнит лишь два случая, когда кто-то из мужчин вспоминал нечто не слишком приятное. Один раз это произошло, когда они обсуждали концерт, на котором побывали, и Греко ударился в более пространные воспоминания прежних дней:

— Разговоры о музыке напомнили мне убийство Джейка Лингла в подземном переходе под Рэндольф-стрит. Для этого наняли киллера по имени Лео Брадерс, но многие из нас, включая и полицию, считали, что спланировал этот номер Джек Зута, поэтому ему и задали жару. И что же сделал Джек? В ожидании, пока страсти поутихнут, он отправился в дорогой отель на озере Немахбин, штат Висконсин. Там и сидел, довольный, словно кот, только что сожравший канарейку, и скармливал десятицентовики музыкальному автомату, когда появились мы, впятером, с пулеметом, ружьем, парой пистолетов и парой сорок пятых. От него только мокрое место и осталось.

В другой раз они беседовали о сицилийской мафии и о ее всемогуществе. Рейли, который никогда не жаловал сицилийцев, а после того случая в цветочном магазине на Норт-Стейт-стрит стал любить их еще меньше, припомнил жуткую смерть сеньоров Квинта, Скализи и Альберта Ансельми.

— Помните, — говорил он, — они все втроем и лежали на полу того старого говенного седана, брошенного у пруда в Дуглас-парке, когда тот тупой коп их обнаружил. Тогда ходили слухи, что они слишком выросли из свои штанишек, и Большой Аль нанял синдикат, чтобы с ними договориться. Но в конце концов, несмотря на то, что и Дион и Хайме к тому времени уже протянули ноги, некоторые из нас помнят, что именно Майк Генна держал Диона за руку, пока Ансельми и Скализи добивали его. И если Майк до сих пор жив, то он имеет полное право лежать четвертым вместе с ними на полу.

Однако подобные разговоры были исключением. Обычно, когда иссякала тема, они всегда могли перейти к свои детям и внукам и полюбоваться их последними фотографиями, которых у обоих было в избытке.

В полдень Дня поминовения Лу заварила чай в гевиландском чайнике с розовыми цветами — так, как она любила, и поставила его рядом с тремя китайскими чашками на поднос из чистого серебра, лежащий на массивном антикварном кофейном столике с золотыми купидонами в стиле Луи XV.

— Вы уверены, мальчики, что в честь праздника вы не желаете ничего крепче чая? — осведомилась она.

— Я бы не отказался, Лу, поверь мне, — признался Греко. — Но иногда я просыпаюсь с таким мерзким привкусом во рту, а после последней кардиограммы, которую сделал мой лечащий врач, я рад, что он еще позволяет мне пить хотя бы чай. Послушайте совет умудренного человека: никогда не старейте.

— Я постараюсь, Греко, — пообещала Лу.

Рейли взял свою чашку, и она утонула в его большой ладони.

— Это и ко мне относится, Лу. Не обижайся на нас. Ты себе не представляешь, как много значит, если есть к кому зайти и поболтать о прошлом, особенно с тем, кто это прошлое еще помнит.

— Мне приятно принимать вас, — улыбнулась Лу. — Не думайте, что я не чувствую одиночества.

— Ну, хватит жаловаться, Лу, — сказал Греко. — И не вздумай начать все сначала после нашего с Рейли ухода. Если Пьетро не позвонил, на то есть причина.

Лу глубоко вдохнула и задержала дыхание, прежде чем выдохнуть:

— Именно этого-то я и опасаюсь. Видите ли, в своем последнем письме он писал, что департамент итальянского министерства, где он работает, назначил его главным по связям с общественностью, а именно с американской прессой. А вы же знаете, какие у нас газетчики. У них память как у слонов. И если Пьетро упомянул мое имя, кто-нибудь наверняка рассказал ему о его достопочтенной madre mia и о том, чем она зарабатывала себе на жизнь, когда была известна под именем Лу Чандлер. — Лу сунула в рот сигарету и прикурила. — Обо мне и сестричках Эверли.