— Скажите лучше, что вы вдруг решили покрыть своего сообщника Жозефа Кюрвье по прозвищу Джо Костыль, — проговорил он хриплым от постоянного курения голосом. — Именно этого вы хотите, Сарте. Но ведь и мы не дураки. Нам уже давно известно, что автомат, из которого был убит Лармено — любимое оружие Кюрвье.

— Вы лучше моего знаете, что это ничего не доказывает, господин комиссар, — с ухмылкой возразил допрашиваемый. — Кюрвье до сих пор ни в чем не сознался. Даже в том, что мы с ним были знакомы. Кроме того, вы должны понимать, что любой человек может воспользоваться любым оружием. В тот день автомат взял я.

— Нет! — крикнул Ле Гофф, и следователь вздрогнул от неожиданности. — Нет! Вы не убивали Лармено. Мне неизвестна причина ваших запоздалых признаний, только вы этого не делали! Вы достаточно замазаны убийством старшего инспектора полиции Врийяра и решили взять на себя часть вины сообщника, понимая, что в вашей судьбе это уже ничего не изменит!

— Попробуйте это доказать! — прервал его Муш, — Я сознаюсь в убийстве, Кюрвье нет. Что же из этого следует?!

— Подумать только! — вмешался следователь. — Что такое, Сарте? Профессиональная солидарность?! Это отдает дешевой романтикой.

Убийца наконец посмотрел в его сторону.

— Разве моей головы вам недостаточно, господин следователь?! Вам нужна еще и голова Кюрвье?

Ле Гофф подошел к Мушу еще на шаг и теперь почти касался его. Его губы скривились от ярости, и он прорычал:

— Я победил вас, Сарте. Вас и вашу банду. И над Джо я тоже возьму верх. Я заставлю его признаться в убийстве и отправлю на гильотину!

Его палец уперся в грудь Муша.

— Вы можете признаваться, в чем угодно. Мы оба знаем, что в Лармено стрелял Джо Костыль.

— Докажите!

Не переставая вызывающе улыбаться и даже не пытаясь выглядеть убедительным, убийца цинично добавил:

— Вы хотите лишить жизни невиновного?! И это ваше хваленое правосудие?!

— Какая муха вас укусила, Сарте? — настаивал следователь. — Почему вы решили написать мне? Чего вы хотите добиться?

Секретарь перестал стучать по клавишам машинки. Сбитый с толку внезапно наступившей тишиной, Муш взглянул на него и вновь ухмыльнулся:

— Считайте, что всему причиной угрызения совести.

В руке Ле Гоффа сухо щелкнула сломанная спичка. Вновь послышался монотонный стук пишущей машинки. Следователь вздохнул:

— Почему вы не хотите нам помочь? Вы же понимаете, что ваше положение безнадежно. Но содействие нам может смягчить вердикт присяжных. Как вы полагаете, комиссар?

Ле Гофф внимательно посмотрел на свою сигарету. Он не хотел опускаться до подобной лжи. К тому же он заранее знал, что убийца не попадется в эту ловушку. Так и получилось.

— Прекратите болтовню, господин следователь, — проговорил Муш. — Всем нам прекрасно известно, что я погорел. Если среди твоих охотничьих трофеев значится полицейский, тебе уже не выпутаться. Смягчающих вину обстоятельств в таких случаях просто не бывает. Никогда. Так что как-нибудь утром вам придется встать очень рано, чтобы полюбоваться, как мне отрубят голову.

Слегка повернувшись, он добавил:

— И вам тоже, господин комиссар.

В глазах полицейского появился блеск, но голос его оставался спокойным, даже бесстрастным:

— Я приду, Сарте. Я буду там вместо Лармено, Врийяра, их жен и детей. Я приду.

Их взгляды скрестились. Следователь, взглянув на них, протянул руку к секретарю, и тот, вытащив из машинки лист, передал его своему начальнику.

— Прошу подписать ваше признание, Сарте.

Секретарь сунул Мушу ручку, а следователь протянул ему протокол, положив его на папку. Убийца поставил подпись, не читая. Мартен кивнул на него жандармам, которые все это время подпирали спинами дверь:

— Уведите!

Стальная цепочка сверкнула в свете лампы, и только в этот момент Муш заметил, что в комнате включили электричество. Стоял конец апреля, и хотя в этот еще непоздний час на улице было светло, в кабинете стало темновато. Муш пошел вслед за рыжим жандармом к двери и, пока тот ее открывал, услышал за спиной голос следователя:

— Еще не поздно вернуться к вашим так называемым признаниям, Сарте. Вам это зачтется.

Тот, кого газеты окрестили Пятничным толстяком, медленно повернулся. Он прижал локоть к карману, чтобы находившийся там предмет наверняка не был виден, и упрямо наклонил лоб.

— До свидания, господин следователь. До свидания, комиссар. Мне очень жаль, но в тот день автомат был у меня. И ни у кого другого.

Жандарм натянул цепочку, и убийца переступил порог.

— Минутку, Сарте!

Во рту у него вдруг пересохло. Он повернул голову в сторону Ле Гоффа, отдавшего приказ. Комиссар задумчиво смотрел на убийцу. Внезапно тому показалось, что наметанный глаз полицейского задержался на кармане его плаща. По спине Муша побежал холодный пот, но его губы по-прежнему были растянуты ядовитой усмешкой. Игра шла по крупной. Ставкой в ней была его жизнь. Неужели проклятый легавый все-таки догадался?! Может быть, издалека карман выглядел подозрительно?

Муш откашлялся и поинтересовался:

— Да, мсье комиссар? Что вам угодно?

Он приготовился к самому худшему: к обыску и неизбежному обнаружению свертка. Но Ле Гофф проронил всего лишь:

— Правду о Кюрвье.

Убийца с трудом подавил чувство облегчения.

— Я уже сказал вам правду, господин комиссар. Автомат был у меня…

Тот остановил его движением руки.

— Как хотите, Сарте. Но я все равно докажу вину вашего сообщника, даже если придется выделить его дело в отдельное производство. Не думайте, что все кончено.

— Никогда нельзя терять надежды, господин комиссар, — не мог не ответить ему Муш. — До свидания.

Дверь за ним и жандармами закрылась. Немного помолчав, Ле Гофф обратился к Мартену:

— Я вынужден просить вас о новой отсрочке, господин следователь. Я все же хочу выдвинуть против Джо обвинение в убийстве моего сотрудника. Завтра я отправлюсь к нему во Фрэн. Если удастся обнаружить какие-нибудь новые факты, в конце концов мне удастся загнать его в угол.

Его собеседник теребил подписанный Мушем лист.

— Вы ставите меня в затруднительное положение. Теперь в моих руках признание. А Кюрвье вот уже целый год отрицает свою вину.

— Но ведь мы с вами знаем, что в этом признании нет ни слова правды! Дайте мне еще немного времени. Прошу вас!

Мартен со вздохом уступил.

— Договорились, Ле Гофф. Только не затягивайте. Прокурор хочет, чтобы дело банды слушалось на осенней сессии суда. Сами понимаете, нужно успокоить общественное мнение!

Длинными пальцами, пожелтевшими от табака, комиссар неторопливо помассировал лоб.

— Мы устроим так, господин следователь, что все останутся довольны.

И он снял с вешалки свой плащ, в складках которого еще блестели капли дождя.

В двойные бронированные ворота въехал последний из тюремных фургонов. Ворота тут же были заперты, и один из охранников открыл дверь камеры, в которой подследственные, привезенные для допроса, ожидали отправки обратно в тюрьму. Для некоторых из них ожидание растянулось на несколько часов. Другой полицейский опустил лестницу фургона, направлявшегося в Сантэ. Арестованных по одному выводили во двор и заталкивали в темно-зеленый кузов, по которому гулко стучали капли дождя. С каждой стороны его было расположено по пять камер, разделенных центральным проходом. Там перевозимых встречал конвоир, который снимал с них наручники и распределял по двое в каждую камеру.

Это были узкие клетушки, лишенные какой бы то ни было обстановки. Правда, там были откидные скамьи, однако, если в камере находились двое, пользоваться ими было невозможно. Приходилось стоять, прижавшись друг к другу и повернув голову к зарешеченному вентиляционному окошку. Вожделенный приют любви для гомосексуалистов!

Стоя рядом с фургоном, рыжий жандарм пересчитывал своих арестантов. Десять камер по двое в каждой. Итого двадцать.