— Не задавай вопросов. Внимание!

Их опытный взгляд уже различал незнакомый и, быть может, опасный участок бетонки. Самолет несся ему навстречу. Командир пробормотал:

— Можешь оставить при себе свою тайну. Но…

Он весь сосредоточился на управлении. Потом наконец закончил фразу:

— Я никому не сообщу твоих примет. Никогда…

Джек был поглощен трудным маневром и не сразу понял. Но когда летающая громадина побежала по длинной полосе, освещенной людьми Фрэнки Витторио, он ответил глухим голосом:

— Спасибо, старина.

Вцепившись в стойки, Альдо и Муш пытались коленями придержать тела бывших все еще без сознания стюардесс, бармена и второго пилота. Бетон выл под страшной тяжестью, из-под огромных колес сыпались искры. Малое колесо под кабиной пилотов начало дымиться; по счастью, оно охлаждалось потоком воздуха. Чудовищный корабль едва не клюнул носом, какое-то время его раскачивало, потом он едва не сошел с бетонной полосы, но пилоты мастерски выправили и укротили его. Лоб каждого из них покрылся холодным потом. Они боялись не за себя, а за беззащитных спящих людей, жизнь которых оказалась в их сильных руках. Четким движением командир переключил на реверс все четыре двигателя, и самолет, смиренный их чудовищной мощью, прежде чем остановиться с леденящим душу скрежетом, на секунду потерял управление. Как будто закрученный гигантской рукой, он развернулся на четверть оборота и застыл. Под тяжестью просел бетон, колеса глубоко ушли в него. Пот заливал лоб командира и струился по его щекам, как слезы. И он, и Джек, стиснув зубы, некоторое время приходили в себя. Командир первым снял маску и заговорил.

— Хорошая работа, старина, — лаконично одобрил он. Джек тоже освободился от противогаза и встал, не осмеливаясь протянуть руку:

— До свидания.

К ним уже подходил Муш, держа в руке пропитанный хлороформом тампон. Альдо в это время решительно прижимал такой же тампон к лицу только что содравшего с себя маску бортрадиста. Джек встал перед убийцей с криком:

— Нет! Только не его!

Муш хотел ударить его прикладом, однако Сальваторе схватил его за запястье. Джек Снова хотел вмешаться, и командиру пришлось самому сдерживать его:

— Оставь. Я все понимаю.

— Мне очень жаль, — проговорил Сальваторе и добавил, глядя на Джека. — Я тоже все понимаю. Но из соображений безопасности…

Из этого разговора Муш понял лишь одно: ему дали зеленый свет. Он мгновенно приложил тампон к лицу пилота и держал его, пока тот не рухнул в кресло. Тереза уложила младенца на сидение, заботливо его укрыла и отошла. В это время в кабине появились Луи и Серджо. На губе итальянца было заметно пятно помады. Альдо пытался открыть входную дверь.

Вокруг «Боинга» царила ночь. Все факелы были погашены. Слышался шум автомобильных двигателей. Казалось, некоторые машины стоят прямо под самолетом. Снизу подали раздвижную алюминиевую лестницу, и тьму кабины прорезал луч фонаря. Все по очереди спустились с самолета, держа в руках чемоданчики с драгоценностями и собственные вещи. Как только прибывшие оказывались на земле, незнакомая рука помогала им избавиться от бриллиантов, фонарь освещал номер, прикрепленный к одежде, и некто безымянный уводил назначенного ему пассажира к немедленно срывавшемуся с места быстроходному автомобилю.

Когда луч высветил единицу на отвороте пальто Сальваторе, почтительный голос произнес:

— Прошу сюда.

Через минуту за итальянцем с мягким, еле слышным стуком захлопнулась дверь «роллс-ройса».

— Ну что, Сальваторе? Как дела?

— Хорошо, — ответил старик. — А у тебя, Фрэнки?

В мягком свете, лившемся с потолка машины, он ясно видел улыбку главы американского клана. Лимузин увозил их от «Боинга», вокруг которого скоро стало пусто, как после холеры.

— Поздравляю, — сказал Фрэнки. — Вы хорошо поработали. Фрэнки Витторио был ровестником Сальваторе. Он был довольно полным, низкорослым, приветливым, скромным как в одежде, так и в манерах. Если Лакки Лучиано[16] при жизни называли Хозяином, Луи Бачелтера,[17] больше известного как Лепке, — Судьей Луи, Фрэнка Костелло[18] — премьер-министром, то Фрэнки Витторио был для своих Ученым. Самоучка, он выделялся среди окружающих умом, любил искусство, старинные книги в роскошных переплетах, хорошие картины, спокойную жизнь и уже давно ушел в тень. Но эта тень была поистине золотой, потому что он был дьявольски богат и владел акциями многих предприятий, разбросанных по всему миру и действовавших вполне законно: Сальваторе был одним из его ближайших друзей. В двадцатые годы, в благословенные времена «сухого закона», они нелегально перебрались в Соединенные Штаты. Их связывала общность происхождения, принадлежность к клану, наконец, просто дружба. Тридцать лет назад в результате кровавой междоусобицы Сальваторе вынужден был уехать из Америки, а Фрэнки остался и сумел обеспечить себе кусок хлеба с очень толстым слоем масла.

Ученый нажал на кнопку, и перед ним опустился столик, открыв встроенный бар и телевизор, над которыми, за толстым стеклом, виднелись головы шофера и телохранителя.

— Я знаю, у тебя всегда была слабость к «Казанове», — сказал он и достал бутылку шампанского с выгравированным на ней годом урожая. — Выпьем за наш успех и за наши воспоминания.

Пробка выстрелила, и в хрустальные фужеры полилась божественная жидкость.

— За здоровье Марии, — сказал Ученый.

— И за здоровье Флоренсии, — отозвался Сальваторе. — А в самом деле, как она? Что дети?

— Хорошо, — ответил главарь американского рэкета. — Хорошо. Конечно, жена немного скучает по старой родине, как и твоя Мария. Но дети нет. Они американцы. Американцы окончательно и бесповоротно. Как, впрочем, и я. Наконец-то получили гражданство.

Произнося последние слова, он невольно выпрямил спину.

— Я вижу, ты любишь Америку, — произнес Сальваторе.

— Да, люблю, — признал Ученый. — Это великая страна. Сильная и мужественная. Лучшая страна в мире.

Он предложил соседу гавану, длинную, как крик о помощи, но тот предпочел одну из своих черных, кривых сигар.

— Я люблю Америку, за то, что каждый может здесь найти место под солнцем, — продолжал Фрэнки. — Этому не мешают ни происхождение, ни предрассудки, ни недостаток образования. От тебя требуется одно: доказать на деле свои способности.

Он зажег сигару от длинной спички и задумчиво прибавил:

— Когда-то я начинал с контрабанды алкоголя, а потом продолжал в том же духе. И что бы я ни делал, я навсегда останусь для всех Фрэнки Витторио. Но это на мне и закончится. Детей это уже не касается. Мой старший стал известным адвокатом. Второй — директор фирмы. Младший, если верить его профессорам, будет неплохим хирургом. Обе девочки замужем, их мужья — из самых уважаемых здесь семей.

— Ты стал настоящим американцем, — признал Сальваторе, отпивая глоток шампанского.

— И еще каким! — согласился его друг, внезапно разразившись смехом. — Как знать, может, кто-нибудь из моих внуков станет президентом Соединенных Штатов!

Сальваторе тоже расхохотался.

— Почему бы и нет? — сказал он. — Во всяком случае, ты загадываешь далеко.

Его друг снял телефонную трубку, потому что на панели зажглась лампочка. — Да?

Он надолго замолчал, слушая невидимого собеседника, потом приказал:

— Пусть повешевеливаются. Постарайся уточнить цифру в течение получаса.

Фрэнки положил трубку и повернулся к другу.

— Это Цезарь. Помнишь его?

— Конечно. С удовольствием встретился бы с ним.

— Он и не подозревает, что это ты взял бриллианты. Сейчас он проводит их экспертизу в специально оборудованной машине, которая катит в Нью-Йорк.

— Я вижу, ты ничего не упустил. Что же он тебе сказал?

— На первый взгляд эксперты оценили все в пятьдесят миллионов долларов. Это просто колоссально!