Комаров сперва тупо уставился на Слепака, а потом хохотнул:

— Точно, не зря он задержался. Надо бы его поскорее сюда привести. Допросить насчет генерала Корнилова.

— Ну, Корнилов — это дело для уезда. А вот нам бы надо узнать, как он к своим старым кулацким приятелям относится, что сейчас от нашей власти в лесу прячутся. Готов ли он Советам на верность присягнуть?

— Сеня, а не сходил бы ты к нему с парой товарищей? — сказал Комар.

«Ишь ты, командиром командовать хочет», — с неудовольствием подумал Слепак.

— Ты что, думаешь, за каждым контриком председатель должен ходить самолично? Сходи-ка сам.

— Тогда и его помощнику бегать не след, — ответил Филька. — Но сходить надо. Тем более что пьяного Назарова повязать будет все же легче. Давай отрядим Топора. В напарники ему дадим бойца, чтоб был потрезвей.

— Командиры, — послышался в дверях нежный голосок. — Командиры, пойдемте водку пить.

Это была Дашка, местная поблядушка. Она прибежала на балкон, надеясь, что из командиров будет там кто-нибудь один, но ее ждало разочарование, каковое, впрочем, было недолгим.

— Ты, Сеня, внизу распорядись, — сказал Комар. — А я еще покурю.

Но курить он не стал, а взял Дашку за руку и свернул в барскую спальню, где из мебели остался только огромный диван (мужики вытащить не смогли). Все приходилось делать на ощупь — в доме было темно, освещалась лишь гостиная на первом этаже, где гулял комбед…

— Кулацкие списки составляет в нашем селе Филька Комар — грамотей великий. Раньше Фильку водкой поил — бедняк, раньше Фильку со двора гнал в шею — кулак. Полсела чохом в кулаках оказалось. Кстати, и я в этой бумажке… Два пуда зерна вывез.

— Хороши дела, — покачал головой Назаров.

— Да это еще цветочки. Пшеничка-то от нас уехала. А Слепак и Комаров остались. Усадьба барская уцелела — так они всем своим комбедом там засели. И нашей голоты туда немало потянулось, и из соседних деревень понабежало. Назвали себя Красной гвардией — один дед, что в гвардии служил, вслед им плевался. Ночью гуляют, а днем в округе порядки наводят…

За окном злобно взлаял Волчок.

— Видать, они пожаловали, — сказал Степан. — В такую пору больше некому.

— Цыц, чертов сын! — раздалось во дворе. — Зашибу!

Волчок продолжал лаять, но уже потише. Похоже, зашибли.

Через пару секунд дверь открылась. На пороге стояли двое гостей: Колька Савельев да Витька Топоров, один в шинельке, другой — в пальтишке, и оба — с красными повязками на рукаве. Лариса ойкнула и успела скрыться в соседней комнате. Гости старались держаться браво, но чувствовалось — это им не так и просто. Они и в патруль-то пошли, чтобы немножко в голове посветлело после дурного первача недавней выгонки.

— Здорово, соседи, — пробормотал Колька. Он снял картуз, и пальцы его правой руки на секунду сложились, будто для крестного знамения, но он смущенно взглянул на Топорова, после чего опустил руку. А Витька и не подумал сдернуть фуражку. Комбедовцы вошли в горницу.

Реакция сидящих была разной. Немало выпивший Степан посмотрел на них зло. Тимоха испуганно икнул. А Никита Палыч только усмехнулся:

— Здорово, обходчики. Сколько за вечер контры настреляли?

— Контра нас боится, — сказал Топор. — Контра боится, трудовой народ — отдыхает. Кто спит, кто праздник празднует. Мы и заглянули на огонек да на стаканный стук. А заодно хотим узнать — какая такая радость соседям привалила…

Но Колька, приглядевшись внимательней к сидящим за столом, рявкнул пьяным баском:

— Да никак Назаров? Вот какая для радости причина. Здравствуйте, Федор Иванович.

— Здорово, — ответил Назаров.

— Поздновато ты, Федя, вернулся, — сказал Виктор Топоров. — У тебя, глядишь, вчера война кончилась, а у нас уже два месяца своя идет.

— Для меня любая закончилась. Надоело.

— А за трудовой народ в родном краю ты еще не воевал. Ладно, может, еще надумаешь. У нас войско веселое. Ни чинов, ни чищеных сапог, командира сами выбираем. Нравится — командир, не нравится — все руки подняли и коленом под зад.

— Да что вы все про сапоги да командиров, садитесь за стол, — торопливо сказала старуха. Колька благодарно икнул и сел на лавку. Следом за ним плюхнулся Топор, поставив винтовку между колен. Только тут он увидел Тимоху.

— И ты здесь? Скажи-ка еще один стишок, который от учителя-контрика узнал.

Тимоха сделал вид, что до того пьян — не ответить.

— Не боись. Ты, главное, на улице не ори, а под крышей — что хочешь. Лишь бы хозяева разрешили.

После этого он взял бутыль, в которой еще оставалось около трети содержимого, плеснул самогон в две ближайшие емкости и поискал взором стакан Назарова.

— Надо с тобой выпить, Федька. За счастливое возвращение да за нашу власть. Куда тебе плеснуть?

— Я на сегодня уже свою норму отпил, — ответил Назаров.

— Странное дело, человека четыре года не видел, а как вернулся, так не выпить.

— Сказал же, на сегодня — отпил.

— Ну, это непорядок. Я не просто Виктор Топоров, я теперь народная власть. Ты выпить обязан.

— Да ну?

— Нет, ты правду скажи. Брезгуешь мной? — уже сурово и без шутливости спросил Витька.

— Правду сказать или соврать? — ответил Назаров.

— Правду, правду! — азартно крикнул Витька Топор, чуть ли не ложась грудью на стол. — Правду скажи!

— Отчего не сказать. Брезгую.

— Ах вот как! — Топоров приподнял винтовку и хлопнул прикладом об пол, но тут же успокоился, видимо, что-то придумав.

— Хорошо же, Коля, нас с тобой здесь приветили. С благородиями на фронте, небось, шимпанское пили, а со своим братом-мужиком уже зазорно.

— Непонятливый ты, — грустно качнул головой Назаров.

— Нет, это ты непонятливый. А я все уже понимаю. Меня правильные люди на ум наставили. Впрочем, а с кем это я говорю? — Витька взглянул на Федора, стараясь изобразить на своем лице непонимание, что ему, кстати, удалось. — Вот старая карга — этому дому хозяюшка. Вот Никита-хозяин, вот Степан-одноног, вот Тимоха-дурак. Народ хоть и темный, но мне знакомый. А это что за брезгливый мужик напротив сидит?

В комнате стало тихо.

— Я тебя спрашиваю, гражданин, — с упором на последнее слово сказал Топоров. — Кто ты?

— Не дури, Витя, — встрял в разговор Степан. — Ты же Федора Назарова не раз у нас видел.

— Это для тебя он Федя-соседя. А я — боец сельской Красной гвардии. Мне документ подавай, а не Федю.

— Ты что себе в чужом доме позволяешь? — не выдержал Степан и приподнялся, опираясь на костыль. Виктор Топоров проворно соскочил с лавки, прыгнул назад и вскинул винтовку, наведя на сидящих. Колька еще раз икнул и тоже встал, поднимая винтовку.

— А ну-ка сядь, Степан Алексеич. — Палец Витьки лежал на спусковом крючке, а в хмельных глазах читалось, что надавит он его без колебаний. — Сядь и не маши липовой ногой. Я и не в такие дома захаживал. Тоже, бывало, кричали на меня и махали чем попало. Потом в ножки кланялись: хоть жизнь оставь, Виктор Михайлович, не губи, сердешный.

— Ну как, — Витька снова посмотрел на Назарова. — Есть документ? Али нам самим в твоих карманах порыться?

Степан взглянул на солдата и удивился внезапно произошедшей перемене. Будто и не пил Федор Назаров в этот вечер. Смотрел он вокруг внимательно и весело, просто радовался жизни. Так счастлив утомившийся от безделья батрак, которому наконец-то предложили легкую и доходную работу.

— Документ есть, — и Федор протянул Витьке Топору паспорт. Тот взял документ, открыл и начал вглядываться, будто страницы были исписаны китайскими иероглифами. На его морде появилась подлая усмешка.

— Я же, братцы, неграмотный. Рад был бы прочесть, так не могу. Нет, точно в Усадьбу идти придется.

— Витька, — чуть не крикнул Никита Палыч, — ты же три года в школу к Карлу Леопольдовичу отходил!

— Карла Леопольдовича трудовой народ контрой признал. Значит, уроки его — не уроки. Колька тоже неграмотный. Правда, Колька? Посторонним грамотеям я довериться права не имею. Значит, в Усадьбу нам путь-дорожка. Надевай шинель, Назаров. Ты не смотри, что тепло во дворе: до утра все равно не допросим, а на полу в подвале — прохладненько. Ты же, хозяюшка, не забудь лукошко с провизией собрать. А то, сама знаешь, как иногда случается. Попал человек, да и подзадержался на неделю-другую.