— А… а кто она? — спросила Домине, краснея. Грэхем тяжело вздохнул:

— Вы ведь наверняка слышали о «Парк текстайлз»?

— «Парк-текстайлз»? Вы имеете в виду промышленную корпорацию?

— Да. Ивонн — дочь Александра Парка, главы этой корпорации.

— Понятно. — В голосе Домине слышался испуг. — Она… она подруга мистера Мэннеринга?

Грэхем выдавил кривую улыбку.

— Можно сказать и так. По крайней мере, ей хотелось бы быть ею.

— Вы хотите сказать, что мистеру Мэннерингу она неинтересна?

Грэхем тихонько рассмеялся.

— Его интерес развеялся около шести недель назад, — ответил он, направляясь в кухню, и оглянулся, глядя на нее почти с состраданием. — Вам еще многому предстоит научиться, Домине.

Девушка не возражала, что он назвал ее по имени. Она вздохнула и опустилась в глубокое кресло, опершись подбородком на руки.

— Думаю, у мистера Мэннеринга много… подруг, — задумчиво пробормотала она.

— Мужчины и женщины — не друзья, а соперники! — заметил за ее спиной ленивый голос.

Обернувшись, она обнаружила, что Мэннеринг неслышно вошел в квартиру и стоял, прислонившись к дверному косяку и насмешливо разглядывая ее.

Грэхем улыбнулся и ушел, оставив Домине в весьма неуютном положении. Она смущенно поднялась навстречу Мэннерингу и торопливо произнесла:

— Вам… вам звонила женщина по имени Ивонн Парк.

— Да неужели? — Мэннеринг плюхнулся в мягкое кресло и вытащил портсигар. — Ты хорошо спала?

— Вы слышали, что я сказала? — нахмурившись, спросила Домине.

— Да, слышал, — спокойно ответил он. — Спасибо за информацию.

— Иногда, — сердито сказала она, — вы заставляете меня чувствовать себя ребенком! Не надо вести себя так, будто я вообще ничего не знаю о жизни. Грэхем рассказал мне, что вы с этой женщиной были… э… друзьями!

— Он так и сказал? — Мэннеринг поднялся. — Вы с Грэхемом нашли общий язык? — Он налил себе виски из бутылки в баре и продолжил: — Только не считай меня законченным алкоголиком, хорошо? — Он кивнул на стакан, который держал в руке. — Просто у меня было тяжелое утро, и в данный момент я не очень расположен к светской беседе.

Домине сжала губы и отвернулась, нетерпеливо вздохнув. Казалось, он твердо решил обращаться с ней как с грудным младенцем.

К ее большому удивлению, он вдруг произнес:

— Думаю, нам придется заняться тобой, Домине.

— Что вы имеете в виду? — спросила она, словно защищаясь. — Если мне не следует обсуждать вашу жизнь с Грэхемом, так и скажите. Не надо делать из этого проблему.

Он улыбнулся:

— Какая ты, однако, агрессивная малютка, а? Хотя, возможно, «малютка» — неверное слово. — Он смотрел на нее с насмешкой. — Как бы то ни было, я говорил не о своей жизни, а о твоей внешности.

— О моей внешности? — повторила она, и ее щеки порозовели. — А что не так с моей внешностью?

— Собственно, не то чтобы что-то не так, — ответил он задумчиво, — но синее платье-сарафан в морском стиле и белую блузку я особо вдохновляющими не считаю. В наше время полно красивой приличной одежды, в которой есть цвет и стиль и которая может сделать многое для девушки вроде тебя.

Домине робко теребила косу.

— Ваш отец, то есть дедушка Генри, не одобрял ультрамодную одежду.

— И я не одобряю! — нетерпеливо воскликнул Мэннеринг. — Я не предлагаю тебе разукраситься, как какой-нибудь хиппи; и все же тебе нужно что-нибудь посимпатичней школьной формы.

— У меня есть и другая одежда, — резко сказала она.

— Неужто? Тогда советую тебе переодеться. — Ему, видимо, надоела эта тема: налив себе второй стакан, он сел у окна с кипой газет в руках.

Домине поджала губы, несколько мгновений пристально изучала его затылок, а потом развернулась и Ушла в спальню, с удивлением обнаружив, что Грэхем Уже застелил кровать и прибрал в комнате.

Девушка открыла свой большой чемодан и без особого энтузиазма окинула взглядом содержимое, не зная, что надеть, — все вещи были строгими, темных тонов и не слишком элегантными. В конце концов она выбрала темно-зеленое вельветовое платье с облегающим верхом, юбкой в складку и длинными рукавами с манжетами на пуговицах. Цвет не подходил к ее оливковой коже, и без косметики она выглядела бледной и неинтересной. Она с усилием провела гребнем по челке и мрачно уставилась на свое отражение. Бесполезно. Она не была красавицей, и никакие уловки не могли этого изменить.

Выйдя в холл, девушка увидела там Грэхема, который разговаривал с Мэннерингом и сказал, что ленч готов, как раз когда она закрывала за собой дверь. Мэннеринг долго смотрел на нее пронзительными голубыми глазами, потом, едва заметно пожав плечами, посторонился, пропуская ее в столовую.

За едой он не проронил ни слова, и Домине могла лишь предполагать, что он погружен в раздумья о своей пьесе. Она считала, что ей стоит обсудить с ним его утренний визит на телевидение, но он молчал, и вскоре она обнаружила, что тишина за столом стала почти осязаемой, и не осмелилась нарушить ее. Она потыкала вилкой жареного цыпленка и золотистый рис и едва притронулась к лимонному суфле.

Кофе они пили в гостиной. Разливать напиток предоставили Домине, что она и сделала с нервной напряженностью, пролив свой кофе в блюдце и с постыдным грохотом уронив щипцы для сахара. Было уже около половины второго, и она подумала, что опекун решил отложить намеченную поездку в «Грей-Уитчиз». В конце концов, было очевидно, что он занятой человек, и даже если он найдет время отвезти ее в Йоркшир, не стоит ожидать, что он останется с ней там надолго. Но что она будет делать? Он оставит ее на попечение своей матери? Эта мысль слегка напугала ее. Если о Джеймсе Мэннеринге она знала мало, то о его матери — еще меньше, к тому же она не была уверена, что миссис Мэннеринг одобрит новое «приобретение» своего сына. Она внутренне содрогнулась, чувствуя, как ее вновь охватывает ощущение собственной неполноценности. Все вокруг: квартира, обстановка, атмосфера, сам Джеймс Мэннеринг — было, мягко говоря, чрезмерно роскошным для девушки, проведшей последние девять лет в уединенной тиши монастыря. Наверное, и в самом деле было бы лучше, если бы она согласилась принять постриг и стать послушницей. По крайней мере, эта жизнь была бы ей знакома.

Мэннеринг оторвал взгляд от газет, которые просматривал, и уставился на нее, как ей показалось, с раздражением.

— Ну и что за мысли блуждают в твоей голове? — сухо спросил он.

Домине попыталась принять беззаботный вид.

— Ничего особенного, — ответила она, но в голосе звучала фальшь.

Он отложил газеты.

— Перестань врать мне, Домине. По твоему лицу можно читать, как по открытой книге.

Домине пожала плечами.

— Ну, я просто думала, может, вы решили не ехать сегодня в Йоркшир, — отрывисто произнесла она.

Он поднял брови:

— Нет, я не передумал, а что? Ты передумала?

— Вы прекрасно знаете, что мои желания ничего не меняют.

Казалось, Мэннеринг был ошеломлен.

— И что это должно значить?

Разгорающееся чувство разочарования придало ей сил.

— Вам ведь и в голову не приходило, что меня может пугать перспектива отъезда в Йоркшир и встречи с вашей матерью!

— Почему? — нахмурился Мэннеринг.

Домине опустила голову, сжимая руки на коленях.

— Я не особенно привычна к светскому обществу, мистер Мэннеринг. Моя жизнь в монастыре была весьма уединенной, и недели, которые я провела с дедушкой Генри, строились по той же схеме.

— И тебе нравилась эта схема? — осведомился он.

— Не… не совсем. — Домине пожала плечами. — Как бы то ни было, не можете же вы ожидать, что человек способен перескочить из одной среды в другую и легко там освоиться.

— Ты не хочешь ехать в Йоркшир? — мрачно спросил он.

— Не в этом дело, — робко возразила она.

— Тогда в чем же, черт возьми?

Она вздохнула, пряча глаза за длинными ресницами.

— Я… ну, я только-только привыкаю к вам, а вы уже собираетесь поместить меня в абсолютно новое окружение, и мне придется привыкать ко множеству незнакомых людей.