Словно покойника схоронили, — такая тишина наступила в Астрахани после отъезда молодцов.

Непросыпное пьянство стояло на струге Разина. Засыпал удалой атаман за столом, просыпаясь, требовал водки и снова пил со своими есаулами, пока дрема не смыкала его очей.

— Пей, мамушка! — говорил он Плохово.

— Невмоготу, атаман!

— Пей, вражий сын, не то силой волью!

— Опомнись, атаман, я от воевод послан. Меня обидишь, их обидишь!

— К чертову батьке воевод твоих! — с гневом вскрикивал Разин. — Не поминай ты мне про них лучше! — и испуганный Плохово тотчас умолкал и через силу тянул водку.

— Атаман, — сказал ему Васька Ус однажды, вбегая на палубу, — помилуй! Сейчас провезли в Астрахань тех стрельцов, что в Яике к нам отложились. Негоже это!

— Негоже! — подтвердил Стенька. — Эй, Иваша, нагони их, собак, накажи сотникам ко мне идтить.

— Что ты делаешь, атаман? — испуганно закричал Плохово. — Ведь их воеводы забрать велели!

— Молчи, пока жив! — угрюмо сказал Стенька.

Спустя часа три на палубу вошли дрожащие сотники.

— Вы что, псы, делаете? — набросился на них Стенька. — Молодцы мне верой служили, а вы их, как колодников, воеводам на суд везете? Вот я вас! Веревку!

— Смилуйся, государь! — завыли сотники, бросаясь на колени. — Их охотою! Мы не неволим их! Не хотят, пусть ворочаются. Нам что до них! Мы тебе, батюшка, еще три ведра водки везли, а не то что супротивничать!

Лицо Стеньки сразу озарилось улыбкой.

— А добрая водка?

— Монастырская, государь!

— Ну, ну, волочите ее ко мне! — уже милостиво сказал Разин и прибавил: — А стрельцам скажите, которые неволей едут, пусть ко мне ворочаются!

Не помня себя от радости, вернулись на свои струги сотники и послали тотчас водку Разину. Он созвал своих есаулов:

— А ну, браты, посмакуем государеву водку!

Толпа стрельцов перебежала к нему. Плохово возмутился.

— Побойся Бога, атаман! — сказал он ему. — Скоро ты забыл государеву милость. Прогони назад беглых служилых людей!

Степан грозно взглянул на него, но потом только засмеялся.

— Эх, мамушка, николи у казаков так не водится, чтобы беглых выдавать. Хочет уйти — уйди, а гнать — ни Боже мой!

Плохово только чесал в затылке. Не указывать Разину, а только бы свою шкуру уберечь! И он вздохнул с облегчением, когда завидел Царицын.

— Ну, прощенья просим, атаман! — сказал он ему, когда причалили к городской пристани. — Теперь тебя стрельцы далее проводят.

— Стрельцы?! — Разин даже взялся за саблю. — Да в уме ли ты, малый? Мы твоих стрельцов живо окрестим, а тебя за одни речи вон куда вялиться подвесим! — и он указал ему на верхушку мачты.

Плохово попятился.

— Там твое дело, атаман. Прощенья спросим!

— Иди, иди, матушка! Поклонись воеводам. Скажи, наведать их думаю! Пусть князь-то Львов шубу побережет!

Плохово быстро сбежал на берег и едва не был сброшен в воду толпою, которая торопливо шла к атаманскому стругу.

— Что за люди? — спросил их Разин, стоя на сходнях.

— Чумаки с Дону! — ответили из толпы и загудели:

— Смилуйся, Степан Тимофеевич!

— От воеводы теснение! Заступись!

— Стой, — закричал Разин, — говорите толком! Что надо?

Из толпы выступил здоровый казак с длинными усами и низко поклонился Разину:

— Чумаки мы, батюшка Степан Тимофеевич! Ездим сюда за солью, — а воевода туто теснит нас. Заступись, родимый! Помилуй, дерет с нас, бисов сын, с дуги по алтыну!

— А у меня коня отнял! — закричал голос из толпы.

— А у меня хомут и сани!

— У меня пищаль!

— Ах он сучий сын, — заревел Стенька Разин, — стойте, братики, уж я его!

Он выхватил саблю и бросился бегом, без шапки, в город. Есаулы устремились за ним, казаки тоже.

Царицынский воевода Уньковский сидел в приказной избе и говорил с Плохово, когда вдруг распахнулась дверь, в избу влетел Разин и ухватил воеводу за бороду.

— Такой-то ты царский слуга! — закричал он. — Вас царь на защиту садит, а вы что разбойники! Постой, воевода, песий сын!

— Батюшка! Милостивец! — завыл воевода. Плохово от страха лег под лавку, а Разин, дергая воеводу за бороду, кричал:

— Чумаков грабить? Врешь! Сейчас, вражий сын, полезай в казну, плати за обиды! Давай сто рублей! Ну!

— Бороду-то отпусти, милостивец! — взволновался воевода.

— Оборвать бы ее тебе!

Разин разжал руку. Воевода, дрожа от страха, подошел к укладке и, шепча молитвы, вынул оттуда мешок с деньгами.

— Вот тебе, атаман! — промолвил он, дрожа от страха.

— То-то! — с усмешкой сказал Разин, беря мешок, и, сжав кулак, грозно прибавил: — Смотри ж ты, воевода! Если услышу я, что ты будешь обирать и теснить чумаков наших, что за солью приедут, да отнимать у них пищали и коней, да с дуги деньги брать — я тебя живого не оставлю! Слышишь?

— Слышу, милостивец! — еле живой от страха пробормотал воевода.

Разин вышел и отдал мешок казакам.

— Поделите каждый по обиде своей! — сказал он чумакам.

— Спасибо тебе, батько!

— Не на чем!..

Плохово вылез из-под лавки и встряхнул полуживого воеводу:

— Боярин, где бы схорониться, пока эти черти не уедут?

Боярин растерянно оглянулся:

— Вот и негде. Везде сыщут! Свои выдадут.

— Запремся тогда!

— Вот это дело!

Они позвали к себе на оборону десяток стрельцов и крепко заперли дубовые ворота и двери приказной избы.

Разин, еще кипя гневом, возвращался на струг, когда к нему подбежали его молодцы.

— Смилуйся, батько! — загалдели они. — Что ж это за напасть! Слышь, воевода велел по кружалам вдвадорога вино продавать. Можно нам без вина разве?!

— А-а! — заревел не своим голосом Стенька. — Бей кружалы, молодчики! Идем в приказ! Ну уж я его!

Запертые ворота довели его до бешенства.

— Бей! Ломай! — кричал он, хмелея от крика. Огромным бревном выбили ворота, потом двери избы, но воевода и Плохово успели скрыться.

— Убью! Зарежу! — рычал Стенька и, обнажив саблю, метался по городу.

— Откройте тюрьму, братики, — решил он наконец в злобе, — пусть за нас колоднички расплатятся.

А тем временем казаки разбили кружалы, выкатили бочки — и началось пьянство. Ярыжки тотчас пристали к ним; колодники с ревом побежали по городу, и жители в ужасе заперлись в своих домах.

Уньковский и Плохово засыпали себя навозом и лежали там ни живы ни мертвы от страха.

"Вот тебе и царю повинился!" — в паническом страхе думал Плохово и читал молитвы…

Почти ночью вернулся пьяный Разин на свой струг, и за ним тянулась ватага.

— Атаман, а атаман, — сказал ему Ванька Хохлов, — ты не сердись!

— А што?

— Наши пошалили малость!

— А што?

— Да вишь, две кошмы верхом шли. Наши-то пошарпали их. Слышь, сотника взяли, с царской грамотой. Его повесили, грамоту в воду бросили.

— Айда! — весело ответил Стенька. — Люблю! Сорвалось у них, да что ж, коли воеводы сами задирничают…

— А еще…

— Ну!

— Немчин тут объявился. Слышь, бает, от воевод астраханских.

Разин сразу протрезвел. Уж не погоня ли?

— Волоки его сюда!

Он тяжело опустился на вязку канатов, и почти тотчас к нему подвели длинного, сухого немца. Испуганное лицо его было все усеяно веснушками, острый нос краснел на самом кончике, жиденькая рыжая бородка тряслась от страха, и вся фигура его, в длинном кафтане, в чулках и башмаках на тонких, как жерди, ногах, была уморительно-потешна.

Разин окинул его быстрым взглядом.

— Кто будешь?

— Я? Видерос! Карл Видерос! Я для вас струги делал!

— Сорочье яйцо ты. Вот ты кто! Зачем послан?

— Воеводы прислали! Я не сам. Иди, говорят, и скажи этому супост…

— Что-о? — грозно окрикнул Разин.

— Этому доброму человеку, — поправился немец, — чтобы он сейчас по нашему приказу всех приставших людей в Астрахань воротил. Не то худо будет. Царь уж не помилует!..