– Не без того.

Я подхватил его под руку и повлек мимо клеток с туканами. Играл он неплохо и в иной ситуации сошел бы за простачка, милейшего, в сущности, парня, любителя выпить и закусить – особенно если земляк угощает. В ином раскладе он мог оказаться бандитом, отстрельщиком из команды гамма либо приспешником мормоныша – опять же из тех, что мостят дорожки на тот свет. Но был один характерный признак, одна существенная деталь – два сероглазых братца-лейтенанта его не отшивали. Совсем наоборот: увидев, что мы с Борисом подружились, они направились к полковнику – затем, чтоб придержать страуса, никак не желавшего расставаться с хвостом. Вывод был ясен и тривиален: эта троица подавала в одни ворота. Видимо, в те, где ловил мячи остроносый вратарь.

По завершении экскурсии мы с Борей-Бобом были не разлей вода. За обедом в мавританском ресторанчике дружба наша расцвела и окрепла. Ресторанчик баловал гурманов сугубо морскими блюдами, и я, заметив, как посетителям тащат суп из мидий и как скрипят на зубах устрицы, внутренне содрогнулся, призвал официанта, проконсультировался с ним и заказал «биг фиш» – иными словами, не просто рыбу, а очень большую, величиною с том «Истории КПСС». Боря, по незнанию языка не принимавший участия в переговорах, мой выбор одобрил: тарелка с рыбой напоминала колесо от «Жигулей», орнаментированное с краю жареной картошкой. Всю эту благодать мы запили бутылкой белого и отправились в автобус – во главе с полковником, тащившим пук страусиных перьев. Наступило время сиесты, когда природа замирает, в торговле перерыв, мухи не ползают по стенам, а испанские доны и доньи сладко дремлют в своих фазендах.

Мы возвратились в отель, и я последовал их примеру.

Акклиматизация протекала успешно; длительный сон меня освежил, и я был готов к новым подвигам и авантюрам. Мудрый обычай – устраивать сиесту, но еще мудрее кончать ее в положенный час. Вот в наших родных палестинах сиеста затянулась и плавно переходит в мертвый сон, который называется стагнацией. И кто в том виноват?.. Вероятно, особенности национального климата…

Спустившись в ресторан, я отужинал (цыпленок под соусом кэрри, салат – похоже, из кактусов, бутылка минеральной) и направился в бар – только не в тот, что на открытом воздухе, а в тот, что имел место рядом с обеденным залом. Здесь хлопотал Санчес, и мы с ним на правах знакомых обменялись улыбками; у стойки паслись британцы, пили на шестерых бутылку «Джека Даниэлса», а в углу сидели те самые веснушчатые, которых я не сумел опознать – может, шведы или голландцы, а может, датчане с Фарерских островов. Эти пробавлялись пивом. Позорр-ники, как сказал бы Петруша.

Вспомнив про Петрушу, я, естественно, подумал о Дарье, заскучал и спросил у Санчеса чего-нибудь подкрепляющего. Чего-нибудь местного, но не слишком экзотичного, чтобы грусть развеяло, но до пяток не прожгло. Бармен выставил квадратную бутыль с желтоватой маслянистой жидкостью, налил стаканчик и пояснил, что русские сеньоры «это» любят. Прекрасное средство, чтоб разогнать грусть. А что касается последствий, то дон Диего пусть не беспокоится: у русских сеньоров расстояние от глотки до пяток намного больше, чем у нормальных людей.

«Это» оказалось текилой. Я глотнул, чуть не выронил стакан и еле отдышался. Видимо, я нетипичный русский сеньор.

Санчес, догадавшись о моих затруднениях, тут же плеснул в стаканчик белого. Я принялся шарить рукой по стойке, булькая и на ощуть разыскивая стакан, но вдруг меня чувствительно хлопнули ниже лопаток. Глубоко вздохнув, я вытер слезы, повернулся и увидел перед собой черную губастую физиономию с расплющенным носом и улыбкой до ушей. Разумеется, то был мой белозубый зулус. Оставалось лишь удивляться, как незаметно и быстро он очутился в баре и подобрался ко мне – не человек, а призрак, порхнувший на ароматы спиртного. Или тень. Тень Джеймса Бонда, скользящая в кремлевских коридорах в поисках секретов Политбюро…

При виде его мускулистой фигуры и мыслей о Джеймсе Бонде у меня невольно вырвалось:

– Агент?

– Агент, – подтвердил зулус на отличном английском, демонстрируя белоснежные зубы. – Страховой. Интересуетесь? На случай безвременной кончины? Чтоб скрасить горе безутешным родичам?

Он с усмешкой покосился на бутыль с текилой. Глаза у него были большими, круглыми и темными, как ночь в амазонской сельве.

– Я холостяк и круглый сирота. Точно такой же, как мой отец и дед, – буркнул я, оглядываясь в поисках двух своих лейтенантов. Но их в обозримом пространстве не наблюдалось – то ли бдительность потеряли, то ли затеяли хитрую комбинацию с ловлей на живца. Томимый неясными предчувствиями, я нахмурился, нашарил стакан и отхлебнул порядочный глоток. Белое вино оказалось великолепным: в меру кислое, в меру терпкое и очень холодное.

Зулус тем временем не отставал: вытащил огромный, крокодиловой кожи бумажник, раскрыл его, нащупал визитку и сунул мне. На карточке – роскошной, розовой с серебром, с виньетками в уголках – значилось: Ричард Бартон, страховой агент «Фортуна Индепенденс», штат Алабама, адрес, телефон, е-мейл. Кивнув, я сунул это произведение искусства в задний карман джинсов, под седалище.

Теперь он протягивал мне лапу – вилы с насаженными на острия коричневыми сосисками.

– Дик! Ричард Бартон – для клиентов, а для друзей – Дик! Дик из Таскалусы, Алабама.

«Когда это мы стали друзьями?» – мелькнула мысль. Руку, впрочем, пришлось пожать: негры – народ темпераментный и обидчивый. Особенно из Алабамы, где их угнетали проклятые белые плантаторы.

– Хорошев. Дмитрий Хорошев. Из Петербурга.

– Кхо-ро-шефф? – произнес он по слогам, комично двигая челюстью. – Это фамилия? Очень сложная, очень… А как на английском?

Я объяснил.

– Значит, Гудмен… Хорошее имя для хорошего человека… Ну, чем занимаешься, Гудмен? Белых медведей пасешь? Или сажаешь кукурузу в вечной мерзлоте?

Интонация явно изменилась – он перешел на «ты». Такой, знаете ли, простецкий черный парень из Алабамы, из неведомой мне Таскалусы… Скромный страхователь жизни с мускулатурой борца-тяжеловеса. «Такому ни один клиент не откажет», – подумал я и пояснил: