Вокруг было совсем темно. Темнота была полной, совершенной, без малейшего проблеска или оттенка. У нее не было цвета, ни звука, ни запаха.

Это была… какая-то первозданная темнота.

Я умерла, подумала Ада. Я умерла, и моя душа попала туда, где ничего нет, совсем-совсем ничего. Как же это, оказывается, страшно!

Ещё было очень больно. Боль заполняла всё ее беспомощное, беззащитное, захлебывающееся в этой темноте существо, и если бы у Ады ещё оставался голос, она бы, наверное, выла и кричала. Не осталось и тела, которое могло бы корчиться в муках. Это, наверное, хорошо, решила Ада, что больше ничего нет.

А дальше темнота навалилась своей тяжестью и задушила ее. Оказывается, темнота очень тяжелая.

— Нет, ну убивал бы я тех, кто масло кусками отрезает, а не наскабливает! Скоблить полагается! Сколько раз я тебе должен это повторить? — ворчал муж, ковыряясь в масленке. Вид суровый, волосы торчат, бархатный халат, стиль «утро помещика», туго затянут на начавшем расплываться тельце. Ада даже глаза отвела от знакомой до боли картины. Хорошо бы еще и уши заткнуть, но тогда без скандала не обойтись.

Скандала здорово не хотелось.

Муж продолжал мерно гудеть, ну не человек, а трансформатор, подумалось Аде; впрочем, гул был ровен, и изначальный текст вскоре перестал восприниматься. А что тут, собственно, воспринимать? Сценарий известен. Убивать, по Петькиному мнению, надо было многих: бомжей и азиатов, геев и лесбиянок, далее по списку.

Вот просто дустом посыпать! На два пальца, не меньше!

За окном поливал веселый летний дождь, шумел радостно, надувал толстые пузыри на лужах. Ада загляделась на эти пузыри и стала даже морщить нос от удовольствия — так захотелось выскочить туда, под звонкий теплый ливень, надышаться им на весь день и за всю ночь. Рассматривая лужи, она не заметила, что муж тоже подошел к окну и теперь подозрительно выглядывал из-за Адиного плеча, выискивал, а на что там, собственно, жена пялится, чему радуется? Обнаружив лишь пустой промокший двор, загрустил, закручинился, завздыхал:

— Ох-хо-хо, тоска безрадостная…

Песня про тоску была любимой в мужнином репертуаре, исполнялась регулярно и с вариациями.

Ада вздохнула, аккуратно поставила на стол чашку с недопитым кофе — уж очень захотелось этой чашкой шмякнуть погромче — и молча вышла из кухни.

За энергичным гулом фена все звуки квартиры исчезли, осталось лишь замкнутое пространство ванной комнаты и придающая заряд бодрости мысль о том, что утренняя барщина через двадцать минут подойдет к концу. Больше будет не нужно слушать про масло и тоску, не видеть небритые сытенькие щечки мужа, обиженно трясущиеся над антикварной — других Петька с некоторых пор не признавал — кофейной чашкой. А можно забраться в уютное нутро машины и ехать на работу. Рабочий день планировался нелегкий, и именно такие дни Ада любила больше всего.

— А пока ты там в ванной валандалась, Юрка звонил, — объявил муж, едва жена вернулась на кухню. — Что-то у него опять вроде какая-то засада приключилась…. Так ты бы перезвонила ему, что ли.

Ада, наливавшая себе кофе, изумленно обернулась и тут же зашипела: темно-коричневая обжигающая жидкость неловко плеснула из чашки на руку. Больно, черт! Петькин голос звучал равнодушно, он сам старательно смотрел в сторону, его холеная рука любовно разглаживала тяжелую резную дверцу кухонного шкафа, и все это настолько не вязалось с недавним прочувствованным монологом о социальной опасности людей, не знающих правил поведения при общении с масленкой, что Аде стало… как-то не по себе! Проблемы племянника Юры последнее время возникали, как черт из табакерки, причем с завидной частотой.

— А что он сказал? Что именно? — попыталась уточнить она. — Юрик что тебе говорил? Что за засада-то?

— Да не в курсе я, — раздраженно перебил ее муж, — некогда мне было с ним лясы точить.

— А что, просто спросить было сложно?

— Вот я сейчас всё брошу и начну выяснять, что там на него опять рухнуло! — проворчал Петька, демонстративно утыкаясь в позавчерашнюю газету.

Подчеркнутое раздражение тоже показалось Аде странным и наигранным. Однако, на полноценный допрос времени не оставалось. «Вечер утра мудренее», — пробормотала она и выскользнула в прихожую.

Петька проводил жену взглядом, вдруг ставшим очень внимательным. Вот так-то, подергайся, любимая! Ягодки впереди, ты надейся.

Ада судорожно искала серые туфли, которые, по замыслу, подходили к сегодняшнему костюму, когда раздался звонок в дверь. Без пяти восемь утра, кого там принесла нелегкая?

Да уж, утро из разряда заурядного и повседневного обещало перейти в категорию выдающегося. На пороге стояла свекровь. Прямая спина, властный взгляд, плащик от Луи Вюиттона, зонтик от Фенди, императрица-мать пожаловала с визитом, нет, государь-император Николай Павлович собственной персоной!

— Доброе утро, Ариадна, — четко выговаривая слова, произнесла свекровь. — Я могу войти? Ехала мимо, ужасные пробки, — секундная пауза. — Что мой сын? Мне надо его видеть. Подай нам, пожалуйста, кофе.

На Адиной памяти такой нужды в семь пятьдесят пять утра не возникало ни разу. Собственно, в другие часы ее тоже не возникало. Время общения с отпрыском было строго регламентировано: ужин в среду — у Антонины Васильевны суаре! — и вечерний чай в воскресенье. Ураган, землетрясение, самум, эпидемия лихорадки Эбола — не волнует, будьте любезны придти! Ада тихо стрелялась, особенно по средам. Светское мероприятие начиналось в восемь, заканчивалось со всеми церемониями к двенадцати. Вставала Ада каждый день в половине седьмого, и самой большой мечтой у нее было ложиться спать в десять. Лучше в полдесятого. Но муж Петька, как и его маменька, человек светский, без тусовок и массовок хиреет и бледнеет; жена же обязана сопровождать мужа в нелегком плаванье по светским же омутам и протокам, а иначе что это за жена, скажите на милость?!

Правда, додумать эти мысли удалось только в машине, поскольку каминные часы в гостиной пробили восемь раз, а это означало всё: дорогу, улицу, сырой воздух, брызги дождя, энергичную автомобильную толкучку, утро на приеме первичных больных, просторную операционную, и так далее, и до самого вечера, а можно я ночью подежурю тоже?

Жаль, по ночам офтальмологический центр «Глаз-Алмаз» не работал!

— Доброе утро, Антонина Васильна, — пропыхтела Ада, вытягивая из-под нижней полки шкафа обнаруженные наконец-то туфли. — Проходите, пожалуйста. Сын ваш на кухне, кофей кушает. А себе заварите сами, у меня утренний прием. До свидания, хорошего вам дня, извините, я полетела, чао!

Свекровь брезгливо покосилась на туфли — что за плебейство! что за фирма! — и чуть отодвинулась. У Ады появилось такое чувство, что дражайшая маменька вот-вот отряхнет лапы, как кошка, наступившая в лужу. Сноха явно не удалась. Но Аде было некогда размышлять над мокрыми лапами кошки, тьфу ты, свекрови. Бежать надо, бежать! Ухватив сумку и зонт, она проскакала к двери, не заметив пристального, вовсе не привычного безразлично-надменного взгляда, которым проводила ее нежданная гостья. Пока, государь император Николай Павлович, а может государыня-матушка. Общайтесь с наследничком без меня. У меня дел много, некогда танцевать ваши танцы.

Что же вас все-таки принесло в такую рань?