Тут Юра наконец заворочался на своем диване, судорожно сглотнул слюну, попытался что-то просипеть, но не сумел, а только молча кивнул Петьке на стоящую за его спиной Аду. Тот резко крутанулся на кресле, да так, что чуть не свалился на пол. Выкатив от неожиданности свои желтые глаза, он несколько раз махнул на жену рукой, дескать, изыди, нечистая сила!

Короче, картина Репина «Не ждали»!

Ада молча и даже с любопытством рассматривала, как любимый племянник Юрочка трясущимися руками пытается засунуть себе за спину пачку долларов. На Петьку она даже не взглянула. Всё её внимание было сосредоточено на парне, которого она считала практически своим сыном. На широком его лбу выступили крупные капли пота, нижняя челюсть дрожала, глаза блудливо метались по сторонам, стараясь не встречаться с пристальным Адиным взглядом.

— Ну что, зайка, о каких же делах и о какой дури шла тут речь? — безжизненным голосом поинтересовалась она, и сама удивилась тому, что смогла что-то вымолвить. В горле было сухо, так сухо, как будто там поселился небольшой филиал пустыни Сахара.

Юрик отчаянно замотал головой, при этом пытаясь задвинуться поглубже в дальний угол дивана.

— Давай-давай, детка, колись быстренько, на что же именно ты собирался пустить эти деньги?

Юра сильно сгорбился, низко наклонил голову, так, что практически уткнулся подбородком себе в грудь, и застыл, внимательно разглядывая узор на толстом палевом ковре, не поднимая глаз на Аду. Было очевидно, что ни слова вытащить из него не удастся.

А впрочем, надо ли это?

Похоже, всё и так понятно.

Кажется, на юридическом языке это называется: «Вас лихо надули»!

Сбоку завозился начавший приходить в себя от внезапного и совершенно незапланированного появления супруги Петька.

— Ад, ты что? С цепи сорвалась? Да ты всё не так поняла! Тут это такое дело — всё ведь очень просто… — начал он заплетать словесные кружева, на которые был большой мастер. Ада, не поворачиваясь к мужу и не смотря на него, резко махнула в его сторону рукой, как бы призывая помолчать; как ни странно, так славно начатая речь оборвалась на полуслове. Обычно Петьку так просто было не заткнуть. Он умел виртуозно озвучивать любое вранье, при этом уверенно опираясь на небезызвестный постулат Геббельса: «Чем невероятнее ложь, тем охотнее в нее поверят». Главное — знать, под каким соусом сервировать это сомнительное блюдо в каждом конкретном случае. Нужно только понять, что именно хочет услышать тот человек, которому адресуются враки, тщательно перемешать желаемое с требуемым, и результат себя ждать не заставит.

Это что, было раньше не известно?

Да нет, Ада прекрасно изучила своего мужа.

Даже на вопрос: «Который час?» он отвечал уклончиво, а то ещё частенько переспрашивал: «А что такое?»

Но почему-то всегда хотелось самой поверить в то, что нет и никогда не было, вот ведь как!

Но сегодня Ада вовсе не желала слышать задушевного Петькиного вранья. Вдруг почувствовалась мертвящая пустота и нереальность происходящего с ней.

«Похоже, с меня всё-таки достаточно».

Мысль была равнодушная, серенькая, в ней не было никаких эмоций — ни обиды, ни гнева. Да, обманули, предали. Да, близкие люди.

Я не желаю ничего больше слышать и говорить. С меня просто довольно.

Ада еще раз внимательно и грустно посмотрела на племянника, молча прощаясь с маленьким неуклюжим мальчуганом, который весело ковылял рядом с ней по весенним лужам в далекий-далекий день, и в ее руке была крепко зажата его пухлая ладошка в мокроватой красной варежке — она их сама вязала, эти наивные варежки, и Юрик их обожал!

Ада спокойно взяла со стола лежавшую там толстенькую пачку и сунула ее в карман, затем протиснулась к племяннику и вытащила у него из-за спины вторую, в надорванной упаковке. Достала из нее несколько купюр и бросила их на стол.

— Похоже, тебе и впрямь здорово нужны деньги на какую-то дурь, — проговорила она, потом повернулась и, не взглянув на мужа, вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.

Антон Михайлович Ромашов пел. Слегка фальшиво, однако довольно энергично он выводил «Желтую подводную лодку», рассеяно разглядывая внутреннюю поверхность бокового окна своей черной здоровенной «Ауди». Водитель Алексей молча пробирался через вечернюю толкучку Ленинского проспекта, изредка бросая на шефа осторожные взгляды. Он работал у Ромашова уже давно, и поэтому хорошо знал, что если начальник напевает неумирающий хит группы «Биттлз», да к тому же уселся на заднее сидение машины, чего почти никогда не делал, даже в представительском автомобиле, то окружающим надо помалкивать, а ещё лучше — сделаться невидимками. Эти действия, на непосвященный взгляд невинные, людям, хорошо знающим господина Ромашова, безошибочно указывали на то, что Антона Михайловича что-то серьёзно раздражает и тревожит.

Накануне шеф прилетел из деловой поездки в Южную Корею. Самолёт задерживался, и Алексей до позднего вечера проторчал в противном «Шереметьево-2». Босс вернулся довольный, оживленный, даже многочасовой перелет и смена часовых поясов на нем не отразились. Подарил встречающему его водителю здоровенную бутылку какой-то корейской самогонки с плавающей внутри змеёй. И ведь не лень же было из самого Сеула тащить!

Алексей про себя улыбнулся. Шеф всегда ухитрялся привезти ему из дальних стран что-нибудь колоритное, не считаясь с проблемами транспортировки. Как-то раз даже припер из Мексики огромное сомбреро с полями, не уступающими своей шириной размаху крыльев небольшого авиалайнера!

«We all live in the yellow submarine!» — вновь задумчиво завел расположившийся на заднем сидении Антон Михайлович.

Была у него такая забавная черта — напевать при определенных состояниях души и тела. Причём каждому состоянию соответствовало своё музыкальное сопровождение. Скажем, работая с текущими документами, он частенько мычал «Город золотой» Гребенщикова. Собираясь дать разгон проштрафившимся сотрудникам, ласково мурлыкал «Seasons in the Sun». Когда же много лет назад Антону частенько приходилось укачивать в коляске сына Мишку, то сопровождал он это высокоинтеллектуальное действо исполнением «Варшавянки». Жену и тёщу так просто в дрожь кидало от его пения, но ребенок исправно засыпал, заслышав «Вихри враждебные веют над нами» в папином напористом исполнении.

— Что, вот что ты ребенку поёшь? — возмущалась Леночка, а Марина Семеновна из-за плеча дочери выразительно поджимала губы. — Спой нормальную колыбельную. «Спят усталые игрушки», например, или «Голубой вагон».

Антон вздыхал и отворачивался. Детского репертуара, в отличие от жены, он не помнил совсем. Да и зачем ему все эти Чебурашки, если процесс укачивания ребенка в его сознании прочно увязывался именно с «Варшавянкой», да и Мишка, кстати, совсем не возражал!

Сегодня был черед самой знаменитой в мире подводной лодки.

Ну что его сегодня понесло к этой докторше, Ариадне? Больше совсем дел не осталось? Да за десять дней его отсутствия много чего накопилось. Просто завались. А он отправился через полгорода к ней, что плохо отвечало элементарным требованиям здравого смысла.

Привычного смысла было маловато во всём, что касалось знакомства с этой особой. Вместо того, чтобы предоставить Алексею самому разбираться с девицей, лихо затормозившей об их машину, он зачем-то полез в утешители и благородные рыцари. Принялся вытирать слёзы, кормить-поить, отправил недоумевающего Лёшку ремонтировать маленький бирюзовый автомобильчик, и в довершение всего галантно повёз барышню сперва в магазин, а затем на дачу, доставлять престарелому родителю продукты и лекарства. Сам набился! Спрашивается, с какого такого перепугу?

Дача оказалась, правда, совсем близко от Москвы, в старом посёлке с невинным названием Ромашково. Узнав, куда им ехать, Антон Ромашов немедленно насупился. Всё школьное детство его исправно дразнили Ромашкой, в честь одноименного героя «Двух капитанов», по поводу чего случались регулярные драки. Детские и подростковые комплексы он считал давно изжитыми, однако любые ассоциации с ненавистным прозвищем неизменно его раздражали.