Инка фыркнула, но промолчала. С тех пор, как она вбила себе в голову, что подруге помогут выйти из кризиса только радикальные меры, а именно появление в доме щенка, покой Аде уже и не снился. Подруга отличалась редкой упертостью.

Ада и Инна дружили с первого курса. Даже не так: с первого вступительного экзамена. Чуть позже к ним присоединился Митя Конкин. Так, троицей, они проучились все шесть институтских лет, вместе поступили в ординатуру, почти одновременно защитились.

Инка была самой яркой в их компании. В присутствии высоченной, длинноногой, пышногрудой и крутобедрой, с осиной талией красотки студенты, преподаватели и просто проходившие мимо мужчины мигом теряли способность ясно мыслить и членораздельно изъясняться.

К несчастью для них, студентка Инесса Лович была не только красавицей, но и умницей. О ее феноменальном IQ ходили легенды — по результатам институтских тестов на определение коэффициента интеллектуального развития она оказалась «впереди планеты всей», оставив далеко позади и студентов, и, как хихикали сокурсники, большую часть профессорско-преподавательского состава. Так что, надежды на традиционную безмозглость красавицы блондинки не оправдывались.

К тому же, Инка отличалась потрясающей деловитостью и оборотистостью. Курса с третьего она повадилась ездить к родственникам отца в братскую Польшу. Многочисленная родня с удовольствием присылала ей приглашения «погостить», а уж «из гостей» девушка привозила кучи разнообразного шмотья, легко распродававшегося в условиях свирепого товарного голода тех лет. Проблемы с таможней и милицией она как-то ухитрялась обходить. Впрочем, в стране уже началась перестройка.

— Митька, да там, где один поляк прошел, там трём евреям делать нечего! Так что, отдыхай! — хохотала Инна в ответ на изумление друга.

Эстет Митя свысока относился к далеко не невинному «хобби» подруги. Это не мешало ему опекать «своих девиц» — умницы, красавицы, а всё равно — девчонки! Того и гляди, кто-нибудь обидит!

Как-то так вышло, что внутри их троицы ни разу не случилось даже намека на романтические отношения. Все романы крутились «на стороне», но при этом совместно обсуждались и переживались. Кстати, именно Митин сосед по подъезду учился в одной группе с Адиным незадачливым кавалером-психологом, что позволило вовремя получить бесценный компромат на «жениха».

Когда сам Митя на пятом курсе женился, он столкнулся с серьёзной проблемой: кому из девиц быть его свидетелем на свадьбе? Сразу двух брать не разрешалось. Ехидные девчонки очень веселились по поводу его переживаний — а переживал он, почему-то, не на шутку. Выход нашли простой — бросили жребий.

Участвовать в церемонии выпало Аде.

Родители невесты впали по этому поводу в легкий ступор, из которого, к счастью, их извлекла сама невеста, обладавшая хорошим чувством юмора. Папеньке и маменьке, обалдевших от нетрадиционного подхода будущего зятя к ответственному мероприятию, объяснили, что, вообще-то Митя хочет себе ДВЕ свидетельницы, но уж ладно, пусть будет одна!

У самой же Инки семейная жизнь не заладилась. Замуж она вышла на первом курсе ординатуры — в свидетели на этот раз, согласно жребию, попал Митя, — быстро родила детей-погодков, мальчика и девочку, «полный боекомплект», как любила сама повторять, и так же быстро развелась с их папашей. Красавице и умнице было трудно смириться с закидонами и попойками сложного супруга, натуры творческой и, как выяснилось, бестолковой. Муж-художник сперва подавал большие надежды, даже немного выставлялся в солидных галереях, но периоды активного творчества довольно быстро начали тонуть в большой-пребольшой рюмке, привычки к систематической работе у него не наблюдалось, и рюмка очень скоро превратилась в тазик, ванну, море, а потом и вовсе океан. При этом красавец-мужчина искренне недоумевал, чего же хочет от него приземленная супруга, с какого такого перепугу он должен как-то кормить семью и заниматься с детьми. Последней каплей в не очень глубокой чаше терпения Инны стала картина маслом, увиденная ею однажды по возвращению домой из клиники — учебу и работу она не прерывала. Оставленный с детьми папа спал молодецким пьяным сном на полу в детской, а по нему ползали насквозь прописанные голодные отпрыски.

Потом последовала череда романов — бурных и не очень. Но вот какая сложилась печальная закономерность: сильные достойные мужчины рядом с яркой неординарной Инкой долго не задерживались. Зато хороводом вились нежные мальчики — впрочем, порой совсем не нежного возраста, — готовые всей душой и телом прильнуть к сильной независимой женщине, а там можно и на шейку к ней сесть, и ножки свесить. Иногда избавиться от очередного претендента на теплое место у ее подола бывало сложно, но трудностей Инна никогда не боялась.

В конечном итоге, устав от попадания на очередные грабли, она резко ограничила общение с кавалерами. В ресторан там сходить, на концерт, в постельке понежиться — это можно, это всегда пожалуйста, но в жизнь свою пускать — ну уж нет, дудки.

— У меня есть мои детки, у меня есть моя работа, есть друзья. Меня это вполне устраивает, — повторяла она Аде и Мите. — А перекраивать свою жизнь в угоду очередному желающему стать моим третьим ребенком я не хочу!

Ну, не хочешь, и не надо.

Инна работала в НИИ Педиатрии, специализировалась в нефрологии. Она могла себе позволить с головой уйти в тончайшие и сложнейшие процессы, проходящие в больных детских почках, не особенно задумываясь о куске хлеба, что было большой редкостью для нищей отечественной медицины. Её отец Сигизмунд Витольдович что при советской власти, что в перестройку, что в эпоху дурного российского капитализма всегда был, что называется, «на плаву», причем «плавучесть» у него со временем только увеличивалась. Инкина студенческая фарцовка была чем-то вроде акта юношеского самоутверждения, а вовсе не суровой необходимостью. Единственную дочь и внуков папа обожал, потакал им во всем и полностью обеспечивал их финансовую независимость от родного государства и его системы здравоохранения.

Да и сама Инна быстро стала востребованным врачом, за консультации которой щедро платили небедные граждане. Частенько за Инессой Сигизмундовной присылались машины, которые доставляли ее на приватные консультации в богатые дома. С ней было легко, она была «своя», из «своего» круга. Многие клиенты хорошо знали ее отца. Доктор Лович прекрасно чувствовала себя и в апартаментах, отделанных известными дизайнерами, и в обставленных антикварной мебелью особняках. Хозяева, одетые в дорогую одежду от модных кутюрье, не вызывали у нее раздражения самим фактом своего материального благополучия: Инну папа регулярно возил за покупками в Париж и Милан.

Иногда создавали проблемы не в меру ретивые отцы маленьких пациентов, пытающие подбить клинья к красотке-докторше. Инна прекрасно понимала, что стоит себе позволить хоть раз закрутить подобный роман — и прощай, вся клиентура! Мир маленький, круг тесный, и неприятная информация разлетится, как пожар в тофяннике.

Мужа своей лучшей подруги Инна терпеть не могла, причем чувство было совершенно взаимным. Петька именовал подругу жены противной феминисткой, генералом в юбке, бой-бабой, и это были ещё самые лёгкие выражения из тех, которые он употреблял в ее адрес. Более корректная и соблюдающая некоторые приличия Инна в ответ называла его снобом, потенциальным альфонсом, болтуном и с милой улыбкой добавляла, что сказать по этому поводу можно ещё многое, и сказать нужно, поскольку напечатать такое вовсе нельзя.

После двух-трех совместных дружеских посиделок стало ясно, что легкая спортивная пикировка между Адиным новоиспеченным супругом и ее же подругой плавно переросла в полноценный вооруженный конфликт, грозивший вскоре перейти в широкомасштабную войсковую операцию на всех фронтах. Петька потребовал, чтобы Иннина нога более не ступала на порог его квартиры, а та в свою очередь дипломатично выразила Аде глубочайшие соболезнования и предложила любое содействие при оформлении развода.