Газыри лежат рядами на груди,
Ярким пламенем алеют башлыки.
Красный маршал Ворошилов, погляди
На казачьи богатырские полки.
И хор подхватывал: "Красный маршал Ворошилов, погляди..."
А когда запевали:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе,
Хетагуров речитативом после каждого куплета повторял: "Смело, товарищи, в ногу! Смело, товарищи, в ногу! Смело, товарищи, в ногу!" причем так громко, на пределе голоса и сил, побагровев в песенном экстазе, и казалось, еще раз крикнет - не выдержит, упадет... И вот упал.
Было много речей, полных гневного пафоса, не меньшего, чем после террористического покушения. Но хватать людей на улице и расстреливать в отместку уже нельзя было. Возраст не тот, и время не то. Поэтому говорили речи. Один из ветеранов дрожащим от гнева голосом произнес:
- Преступная рука и преступная нога поднялись на нашего боевого товарища.
Как выяснилось, хулиганы били ветерана не только руками, но и ногами. А бывший пролетарский поэт, как он о себе некогда писал: "Рядовой пролетарского строя", прочел стихи:
На старика обрушились удары.
Упал старик, ушибленный в висок.
Так погибают наши комиссары,
Когда приходит их последний срок.
Хотел выступить и ветеран Прищепенко, тот самый, которого везли "дочки"-санитарки в инвалидной коляске навстречу Лейкину и Юткину и которого соавторы первоначально приняли за Алексеева. Но поскольку Прищепенко был почти парализован, он сумел отрывисто произнести лишь три слова:
- Ленин... Ильич... Брежнев...
Больше ему говорить не дали, по медицинским и прочим соображениям.
Ну а самого Алексеева, лично знавшего Ленина и бывшего как бы звездой Дома ветеранов, хоронили уже вовсе торжественно. Зачитали некролог, подписанный, среди прочих, несколькими членами ЦК, зачитали телеграмму-соболезнование Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, принесли венок от Высшей партийной школы при ЦК КПСС. Выступила Орлова-Адлер, которая произнесла речь, полную боли и печали. В конце речи она сказала:
- Николай Алексеевич Алексеев, твердый ленинец, выдающийся деятель международного рабочего движения, навек переселился из этого мира в наши сердца.
Да, долгую жизнь прожил ветеран, но если говорить по-цыгански, то отправился он в дальнюю дорогу, оставив после себя большие хлопоты. Действительно, что делать табачной фабрике "Ява" с затраченными на этикетки средствами? Позвонил Злотников покровителю своему, начальнику Ростабакпрома.
- Посоветуйте, что делать, сам решения найти не могу.
Договорились встретиться в субботу в ресторане "Узбекистан". Время назначить дополнительно, по телефонному звонку, чтоб поспеть к свежему плову. Ибо оба уже не раз сидели в этом ресторане, будучи любителями восточной кухни, и знали: плов сохраняет свой аромат не более двух часов с момента приготовления. После этого его уже можно скармливать тульским командировочным.
- И вот что интересно,- говорил начальник Ростабакпрома, выпив за пловом несколько рюмок узбекского коньяка специального разлива и закусив вместо лимона зеленой узбекской редькой, смоченной в виноградном уксусе,- вот что интересно, эти ветераны революции не возражают против выпуска нашей фабрикой "Ява" папирос "Беломор", не пишут жалобы в ЦК на сталинский "Беломор". А я, между прочим,- сказал он, понизив голос,- после двадцатого съезда ставил этот вопрос. Тем более папиросы устаревшие, пятого класса. Знаешь, Алик, что мне ответили? Папиросы "Беломор" для нас такой же символ, как и Магнитка...Символ чего? У меня, между прочим, на Беломоре родной раскулаченный брат погиб.
Они выпили еще, закусили сочной редькой.
- Вот он, символ,- сказал начальник Ростабакпрома и вынул из пиджака шероховатую пачку "Беломора",- сам курю. От многого отказался, а от этого отказаться не могу. Что уж говорить о других людях моего поколения? О простых курильщиках? Наш народ, особенно послевоенное поколение, отравлен сталинизмом еще сильнее, чем правительство. А какой же народный сталинизм без "Беломора", чем же еще забавляться на перекурах?
Пачка папирос "Беломор" была сделана из грубой плотной оберточной бумаги грязновато-белого цвета, и самый вид этой бумаги напоминал тридцатые годы, нечто байковое, портяночное, рабоче-солдатское. С одной стороны пачки строго канцелярски сообщались все данные: "МПП - РСФСР. Ростабакпром. Папиросы пятый класс "Беломорканал". 25 штук - цена 25 копеек. Табачная фабрика "Ява". Москва. ГОСТ 1505-81". Но с противоположной стороны пачки была картинка. Надпись "Беломорканал" сверху по дуге белыми, снежными, ледяными буквами на синем фоне, точно ледяная наколка по посиневшему телу. А под наколкой географическая карта России, закрашенная розоватым, воспаленным. И по этому розоватому, воспаленному, пятиконечной рваной ранкой - Москва, выше темно-синим рубцом- Беломорский, ниже рубец поменьше - Волго-Дон.
- Вот,- сказал начальник Ростабакпрома и пальцем постучал по пачке в том месте, где ее следовало распечатывать,- вот нас обязали писать здесь: "Минздрав СССР предупреждает: курение опасно для вашего здоровья". А если б с другого торца пачки писали бы: "Комитет памяти жертв Беломорстроя предупреждает: курение "Беломора" опасно для вашей совести", тогда, может, и я бы на другие папиросы перешел. Да вот не пишут, и все мы курим "Беломор", все поколение. А это ведь все равно, что курить сигареты "Освенцим". И от чего отвыкнуть не можем, от папирос или от названия? Если от папирос, то почему бы не сменить этикетку? Хотя б "Волго-Дон" назвать. Все ж не так тенденциозно.
Начальник Ростабакпрома был человек не совсем типичный для подобного ранга руководителей, к тому ж в данный момент выпивший и ведущий разговор с подчиненным, которого давно знал и испытал. Но с другой стороны, не следует смотреть на этих людей как на общее серое пятно. Их мало, потому что они нынешнему времени не нужны, изменится время - их станет больше. Некоторые из них не глупы, даже умны, а многие циничны, качество, которое в данном случае должно внушать надежду.