— Промазали? — спросил Стасик.

— Всем полком, — фыркнула Арья, кивая на горизонт, где творилось то же самое.

— Жопа, — подвела итог Ковальска.

Славная операция нанесения превентивного удара по стратегическому объекту противника оказалась бомбардировкой жилого сектора Синрин. По пятьдесят тонн бомб с каждой из двадцати семи машин…

Возвращение на авианосец — достаточно сложный маневр, и на пару часов увиденное было если и не забыто, то на время затерлось новым страхом: попасть под удар баз ПКО. Во время выброски базы бездействовали, но кто гарантирует, что за почти два часа они не оклемаются и не перебьют практически беззащитные бомбардировщики?

Однако же обошлось. Авианосец снизился на минимально допустимую высоту, открыл шлюз. Маневр загрузки был хорошо отработан. Бомбардировщик единственный раз за все время полета включал антигравитационный привод, снижал скорость до минимума и осторожно «вплывал» в разверстую пасть шлюза. Емкость аккумуляторов привода позволяла осуществить этот трюк дважды, но все предпочитали вернуться на корабль-носитель с первой попытки и в предельно короткий срок.

Висеть в пустоте, опираясь лишь на поле приводов, о которых ходили слухи, что они отказывают два раза из пяти без видимых причин, не хотел никто.

Два часа в отделяемом десантном модуле, пока авианосец поспешно отходил от вражеской планеты, а в ОДМе постепенно выравнивали давление, чтобы можно было разгерметизировать кабины бомбардировщиков, прошли в тишине. Переговариваться с другими экипажами не было возможности, а между собой — желания. Усталость мешалась с полным непониманием происходящего, и, может быть, в другой ситуации победило бы желание обсудить, высказаться, но… слишком тошно было у всех на душе.

Когда Иштван Аннуш наконец разрешил покинуть машины, Арья увидела его без гермошлема. Взгляды встретились. Мгновение — и проскочила искра, недобрая, не сулящая ничего хорошего ни для Арьи, ни для ее экипажа. Потом черные с недобрыми рыжими бликами глаза прогулялись по остальным, наскоро отделяя агнцев от козлищ. Старожилы были предельно спокойны и довольны, младшие — в лучшем случае глубоко озадачены, и вот это-то недоумение на лицах и вызвало недовольство Иштвана.

Аннуш сказал что-то своему заместителю, и та, едва заметно скривив губы, скомандовала построение. После четырехчасового полета со всем спектром перегрузок ноги шевелились едва-едва, но Агнес это не волновало.

— Вы боевые летчики или трепетные артисты балета? — заложив руки за спину, прошелся вдоль кривоватого и усталого строя Иштван. — Что вас так растаращило? Не завод? Да, не завод. Но не ваше дело, почему не завод. Это планета врага. Каждый ее житель — враг. Каждый покойник — минус потенциальный солдат. Вы выполнили приказ, повторяю: приказ. Так почему кисляк на рожах?

Люди молчали и слушали. Арья быстро зацепилась за «приказ выполнен, а покойники враги» и успокоилась, даже заскучала и уставилась перед собой, лишь изредка стреляя глазами по лицам товарищей. Выражали они разное. У кого — предельную скуку, у кого удивление. Только Инга Эспин упрямо поджала губы, выдвинула вперед подбородок и смотрела на плуковника Аннуша, как на личного врага.

— Разойдитесь, — бросил наконец Аннуш, словно под ноги сплюнул. — Новак, останьтесь.

Арья не стала подходить ближе. Не приказывали — значит, нет повода шевелиться, особенно если ноги подкашиваются, а спина держится прямо не на усилиях мышц, а на упрямстве.

— Возьмешь выписку переговоров и напишешь поминутный рапорт о поведении экипажа.

— Есть!

— И если он не совпадет с данными телеметрии… — тяжелый взгляд матерого хищника на корню пресек мысль Арьи «отмажусь как-нибудь», — то тебе не поможет и Кантор. Век проходишь в подпоручиках.

Арья бесстрастно сглотнула оскорбление. Она знала, что за пару часов в месяц, проведенных с Анджеем, будет платить всю жизнь, каждую минуту. Любое ее личное достижение будет считаться результатом протекции Кантора, любая ошибка — наказанной недостаточно строго по его же заступничеству.

«Девочка Кантора» — как клеймо на лбу. Не смоешь.

И не надо, зло подумала Арья.

— Есть! Разрешите идти?

— Иди…

С рапортом ей пришлось еще и побегать. В первый раз Иштвана в каюте не оказалось, во второй он то ли спал, то ли был чем-то занят. Третий раз Арья твердо решила не отступать и с распечаткой в руке устроилась возле двери каюты. Должно быть, она задремала, потому что поняла, что перед ней кто-то стоит, только когда ее плеча коснулась жесткая рука.

Подскок на ноги, стойка «смирно» — отработанный еще в училище рефлекс; он не пригодился. Перед ней стояла очень старая женщина в гражданском. Настолько древних старух Арья еще не видела. Женщина куталась в широкую черную шаль и смотрелась на борту авианосца дико, неуместно до такой степени, что девушка решила — спит, видит сон, глупый, но смешной.

— Твоя фамилия Новак? — спросила старуха.

— Да, — кивнула Арья.

— Вот ты какая…

— Какая? — зачарованно вопросила девушка, глядя на мираж в шали с кистями. — И откуда вы меня знаете?

— Ты мне мешала, — непонятно ответила старуха. — Боялась. Зачем ты боялась, глупая?

Бесцеремонно и притом мягко старушка потрепала Арью по щеке, — по коже царапнули сухие мозоли, — и ушла вдоль по коридору.

У старухи были прозрачные глаза, казалось, что она не видит доброй половины происходящего вокруг, но смотрит на то, что недоступно прочим. В них поблескивал тот же колючий, но притягательный холод, что и в глазах Анджея. Раньше Арья считала его харизмой, теперь поняла, что это наледь безумия, неотмирности.

Потом девушку еще несколько недель преследовало ощущение, что она упустила во сне что-то очень, очень важное. Ответ пришел среди ночи, и Арья рывком села на койке, задыхаясь и кашляя.

С морщинистого лица старухи, древней, как первый камень на площади Первого Поселения, на Арью смотрели глаза ее сестры.

Стать частно практикующим психиатром на Синрин было не самой простой задачей. Окончание специализированного учебного заведения; учебная практика; два обязательных года ординатуры под руководством старшего коллеги с дипломом Всепланетной коллегии одновременно с заочным обучением по материалам, которые выдавала коллегия. Только после этого будущий специалист получал право держать экзамен на звание полноправного члена Всепланетной коллегии психиатрии и невропатологии, и, успешно сдав его — завести свою практику. Средний оклад ученика был таков, что делалось очевидным — лишь немногие семьи, не входившие в «золотые десять тысяч», могут позволить себе вкладывать деньги в образование отпрыска.

Пока что Фархад числился в кандидатах в члены коллегии и проходил ординатуру в столичной клинике. Его совершенно не заботило соотношение оклада и затрат на жилье, питание и приличествующую положению одежду. Вместе с ним работали еще трое ординаторов из той же касты, и двое тоже были первогодками, к тому же обоих Фархад знал по Университету.

Перед поступлением Фархаду пришлось пройти через пять собеседований. Каждое из них начиналось как чистая формальность, и каждый сотрудник клиники заверял будущего ординатора, что его заявка уже одобрена самим директором, так что теперь остается утрясти только некоторые подробности… и разговоры затягивались на пару часов. Каждый оценивал младшего собрата по касте со всех сторон, пытаясь понять, можно ли допускать Фархада к практике или лучше перевести его на чисто исследовательскую работу, причем куда-нибудь в сектор статистики.

Причину столь критичного отбора ординатор Наби понял после четвертого собеседования. Начальник службы безопасности не имел отношения к медицине, а заодно и к деликатности. Зато он внятно объяснил, кто пользуется услугами этой клиники и сколь внимательного отношения, безупречной компетентности и прочих качеств истинного профессионала требует должность, позволяющая лечить не просто «тысячников», а наиболее ценных для государства. Рублено-казенные обороты произвели на Фархада эффект, близкий к усыпляющему, но суть он уяснил. В клинике можно встретить если не Верховного жреца, так любого из членов государственных советов.