Пока родители тешились тем, что в третий раз читали вслух письмо драгоценнейшей сестрицы, Аларье оставалось только демонстративно курить на балконе, прикрыв за собой дверь. Все равно было слышно, как ни старайся. Аларья Новак возмущенно фыркнула и швырнула недокуренную сигарету вниз, тут же полезла в карман юбки за следующей. Дражайшие папочка и мамочка были в своем репертуаре: охали и ахали каждый раз так, словно то, что Арья соизволила нацарапать два десятка строчек, привесить к ним пару мутных снимков, сделанных при помощи общественного терминала, и звуковой файл типа «люблю-целую-ваша-дочь» — событие планетарного масштаба. Национальный праздник Вольны: курсантка Арья Новак накропала письмо домой!

Аларья злилась и ничего не могла с собой поделать. Не помогало ни жадное, взахлеб, курение, ни презрительные рассуждения о том, что двойняшка по сути дела — тупая неграмотная военщина, жалкая дура в форме и недостойна даже минуты дурного настроения Аларьи. Сестре всегда доставались все родительские любовь и внимание, ей же — только объедки, скудные вопросы об учебе, встречи и проводы из очередного кружка, секции, студии…

Ей даже внешность досталась более выгодная. Сестры-двойняшки были вовсе не похожи друг на друга. Арья была яркой — невысокая, худощавая и длинноногая, с черными, как ночь, волосами и темно-голубыми глазами, белокожая. На нее всегда оборачивались на улице, свистели вслед. Пусть Аларья скорее удавилась бы, чем заговорила с теми парнями, что западали на сестренку — солдаты или курсанты, рабочие, короче, всякая тупая шваль; она завидовала успеху самому по себе. Успеху, который доставался дуре, даже не знавшей, что с ним делать. Арью последние четыре года не интересовало ничего, кроме учебы. Зато в школе она нагулялась от души, и, главное, с кем? С самым заядлым хулиганьем в городе, с быдлом.

Аларья Новак уродилась совсем другой, пошла и не в мать, и не в отца. В детстве ей нравилось думать, что на самом деле у родителей было две одинаковые дочки-близняшки, но одну подменили. Может быть, ее родители — совсем другие люди? Например, художники или музыканты — вот дочери и передался по наследству их прекрасный вкус и тяга ко всему возвышенному, проявившаяся еще в детстве. Потом девочка подросла и перестала фантазировать о подобных глупостях, но зависть и ненависть к сестре, которые Аларья пыталась маскировать под презрение, остались.

Она уродилась, как сама считала, с изысканной и утонченной внешностью. Высокая, тонкая до хрупкости — безо всяких диет, такой обмен веществ, — пепельная блондинка со светлыми серо-голубыми, небесного оттенка глазами. Прозрачное чуть длинноватое личико, острый нос, отчетливо обозначенные на лице скулы. Аларья была бы хороша, если бы не крайняя манерность, не слишком-то подходившая девушке из провинциального городка, дочери простых инженеров.

— Аларья, — подкатывали иногда одноклассницы, желавшие порезвиться за чужой счет. — А у тебя, наверное, прислуга есть, а? Как это называется — горничная, да? И еще повариха?

Аларья презрительно отворачивалась от тупых дур, с которыми выпало учиться в одной школе, и ведь не в обычной районной, а лучшей в городе, специализированной, но и там не было покоя от противных глупых девиц, которые считали, что самое главное — уметь отжиматься, бегать в защитном костюме и прыгать с а-парашютом, и, конечно же, танцевать. Все они мечтали учиться в столичных институтах или служить в армии, работать в дипломатическом корпусе или в ведущих конструкторских бюро, короче, делать карьеру на благо родины.

Девушку от них мутило. Ей хватило четырнадцати лет, прожитых в одной комнате с Арьей, чтобы раз и навсегда возненавидеть и танцы, и а-парашютизм, и рассуждения о мальчиках. Аларья не понимала, почему родители выбрали в любимицы настолько примитивное и ограниченное существо, начисто игнорируя вторую дочь. Мало, что ли, крови им попортила Арья? Разве не ее с двенадцати лет вылавливали по подворотням, где она то целовалась с охламонами лет на десять старше себя, то хулиганила так, что по городу ходили легенды о мелкой шкоднице? При этом Арья каким-то чудом ухитрялась учиться на сплошные «отлично», хотя с третьего класса никто не видал ее корпевшей за школьным терминалом.

А теперь, надо же — курсантка, отличница учебы. Да она даже в свое драгоценное училище пошла не по своей воле! Если бы не надпоручик Смитсон из участка, быть бы сестренке в колонии для несовершеннолетних. Тот просто спросил ее, после того, как выловил в подвале в компании токсикоманов, в какое училище Арья хочет поступать. Сестрица, не слишком задумываясь, ответила «в авиационное!». Аларья подозревала — лишь потому, что название начиналось на первую в алфавите букву. Смитсон еще о чем-то проинструктировал Арью Новак, и та притихла на полгода, а потом и вовсе покинула городок; вернулась уже совсем другой, спокойной и солидной.

После этого у Аларьи не осталось ни одного шанса быть замеченной родителями. Их, конечно, интересовали ее школьные оценки — как-никак выпускной класс. Раз в неделю мать могла вспомнить о том, что Аларья женского пола, и вяло поинтересоваться, как у дочери обстоят дела с мальчиками. Когда родители получали премии, девушка могла надеяться на обновку, правда, матери сроду не приходило в голову поинтересоваться, совпадает ли у них вкус. Какое там — обновки просто покупались матерью по дороге с работы. И наплевать, что для матери «весь город носит» означало, что она купила модную и элегантную вещь. Для дочери те же слова становились приговором: ей придется слиться с толпой безмозглых ровесниц.

Девушка старалась, как могла — пыталась украшать вещи вышивкой, росписью или хотя бы аппликациями. Не раз и не два подобные попытки заканчивались тихими всхлипываниями над однозначно испорченной юбкой или платьем. Ловкость рук никогда не входила в число достоинств Аларьи. Родители, впрочем, ее не ругали — удивленно пожимали плечами и отделывались репликами из серии «не знаю, зачем тебе нужно было это делать, сочувствую». Одноклассницы иногда рассказывали, что им устраивали мамаши за порванную или испачканную одежду, и Аларье вдруг делалось обидно до слез — казалось, что всех на свете замечают, пусть отвешивают подзатыльники или орут, но замечают, а она для родителей нечто среднее между мебелью и украшением. Смахнуть пыль и пройти мимо…

Слушать пробивавшиеся даже сквозь балконную дверь бурные восторги родителей было нестерпимо. Аларья постаралась сосредоточиться на том, что ничего, ничего, ровным счетом ничего не слышит, и вернулась в свою комнату. До возвращения чудовища из училища оставалась всего лишь неделя. Девушка уселась на кровать, поджала под себя ноги и задумалась, точнее, попыталась убедить себя, что думает. На самом деле в голове стоял неумолчный протестующий вой. Аларья не могла находиться в этом доме, не могла слышать голоса родителей, не могла сознавать, что еще неделя — и в этой комнате будет валяться на соседней кровати тупая сестренка.

Если бы только валяться! Даже после четырех лет училища Арья хоть и попритихла, но оставалась совершенно нестерпимой. Ей казалось вполне естественным копаться в рисунках Аларьи, особенно в эскизах. Будущая летчица не замечала в упор, что сестре от этого хочется бегать по стенкам или сигануть вниз головой с балкона. Хуже того, эта военщина могла себе позволить замечания, и, — полный конец света! — почти всегда эти замечания оказывались верными. Несмотря на то, что Аларья семь лет училась в художественной школе, а сестрица если и бралась за перо, то лишь в школе на уроках рисования, или в своем училище, оформляя плакаты. Аларья всегда только фыркала и морщила нос — «что ты можешь понимать в живописи», — но врать себе она не умела. Сестрица разбиралась в живописи. К сожалению.

На мгновение показалось, что кровать взбрыкнула и отвесила девушке подзатыльник. Потом она сообразила, что опрокинулась назад и ударилась головой о спинку. Низко закрепленный пучок волос — повседневная ее прическа — спас от ушиба, но от неожиданности Аларья едва не заревела в голос. Даже кровать — и та была против нее. Девушка вскочила, распахнула балконную дверь… Снаружи стояла тихая солнечная погода. Мучительно не хватало воздуха. Аларья упала на колени, держась за ограду балкона, прижалась щекой к прозрачному пластику. Она больше не могла оставаться в этом доме.