— Отблатовал, пивень! — беспощадно улыбался холодной злой улыбкой Блоха. — Кинули вас через плешь! Это тебе не в войну играть.

— Повешу тебе на хавальник серьгу, если ты не заткнёшься! — неожиданно сурово предупредил товарища Фаэтон и сел на корточки, не спуская с Кныша внимательных глаз. — Ты помнишь, Петя, на Озерлаге был Кешка Колотый?

— Из воров? — спросил Кныш, скорчив задумчивое лицо, но оно получилось слишком напряжённым. — Не тот, который Ужа кончал?

— Ну, ну! — подыграл Савелий Станиславович. — Помнишь?

— Я с ним кушал. В крытый вместе уходили. Он там хвост и откинул.

Фаэтон, вдруг потеряв всякий интерес к Кнышу, резко повернул голову вправо и спросил потрясённого Рысакова:

— Хочешь знать, кто вложил побег? Вас вложили, майор, чо тут гадать, когда стукача купили ещё на материке!

Рысаков недоверчиво вглядывался в говорящего, точно что-то припоминая. Трагичность пережитого сменялась другими чувствами. Майор убрал от висков сжатые кулаки и сказал с усмешкой:

— Рабы играют только в предательство. Ну что ж, да здравствует великий творец общества негодяев товарищ Сталин.

— Гонит, — подмигнул Фаэтону несколько притихший Кныш и, вытянув ноги, привалился спиной к мешкам. — Надо было его раньше зарезать, чтоб не мучился…

Кныш улыбнулся и прикрыл глаза.

Зэки начали отходить от Рысакова, озадаченные странными словами Фаэтона, почитая за мудрость не крутиться около человека, которого вложил с потрохами кто-то из них. Майор продолжал стоять, с болезненным любопытством наблюдая за дремлющим Кнышом. Казалось, он лелеял и взбадривал в себе порочное желание, старательно пряча его под внешним спокойствием.

Перемена произошла очень гладко, так что наблюдавший за ним Вадим ничего особенного не приметил. Но вот Рысаков сгруппировался, это была уже машина, готовая разрушать, а затем, оттолкнувшись от дрожащего пола отсека, майор упал вперёд. Рука вытянулась, и два жёстко поставленных пальца провалились в глазницы Кныша. Чвак! Откликнулась на удар хлюпающая беспощадность лопнувших глаз и выплеснулась кровавой пеной на щеки. Стеснённый невыносимой болью, крик напомнил глубокий стон смертельно раненного зверя. Рысаков выдернул пальцы из черепа, и они начали пухнуть в повреждённых суставах.

Большинство из присутствующих ничего не поняли, но души их успели сжаться от поступившего ниоткуда сигнала — смерть!

Тянулось время, подрагивая вместе с корпусом судна, которое тащило в своём железном чреве несколько тысяч сваленных в кучу заключённых.

«Феликс Дзержинский» шёл на Колыму. Обычный рейс, обычный груз. Кого-то только что убили. Эка невидаль! Всё когда-нибудь умрёт, всё когда-нибудь развалится. Мир условен, и работают в нём только условности. Выдумки людей, не знающих, как поступить со свободой волеизъявления. Впрочем, все может быть и сложнее: за каждым нашим поступком стоит сила, в нём заинтересованная…

— Ты убил вора, — с мрачной торжественностью произнёс, решительно приподнимаясь, Лимон.

Это было похоже на приговор. И это стало приговором.

Бывший майор нянчил сломанные пальцы. Он обернулся, чтобы ответить, но проглядел цыганёнка. Вершок нырнул под правую руку Рысакова, тут же выпрямился с натянутыми от напряжения жилами на тонкой шее.

— А-а-а!

— А-а-а!

Переплелись их голоса. Ещё живой майор почти поймал цыганёнка за глотку, успел вымазать её кровью покойного Кныша. Большего не случилось…

— Пусть, — прошептал Рысаков, оседая перед убийцей на колени, — пусть…

Слово застряло в его угасающем сознании, он повторил его ещё раз, уже совсем нездешним голосом:

— Пусть…

— Товарищи, — прошептал бывший кадровый партработник Житов, обводя зэков перепуганным взглядом. — Что ж это происходит?

Ему никто не ответил. Вершок наклонился, пытаясь выдернуть оставленную под сердцем майора финку, и тогда Евлогий толчком отбросил его от умирающего.

— Сгинь, паршивец!

— И то верно! — поддержал Евлогия бородатый мужик из семейских староверов. — Тебе, нехристю, уши надрать надо али сжечь. Чо ж мы смотрим-то, мужики?!

Очнувшиеся от внезапных потрясений зэки загудели, начали подниматься, и воры уже стояли жидкой цепочкой, обнажив ножи, зная — их сомнут, если все так покатится дальше. Один Фаэтон, казалось, безучастно наблюдал за происходящим. Но потом и он сказал:

— Зря убил майора, сынок. Майор кончал Кныша…

— Кончал вора, Фаэтон! — поправил его Мотылёк.

— Ты глупее, чем я думал, — сокрушённо развёл руками Фаэтон. — Их побег вложил Петюнчик…

— Чо буровишь?! Из ума выжил! Он — вор. Я с ним из одной чашки кушал.

— Лучше бы ты съел эту пропастину! — не на шутку рассердился Фаэтон. — Придётся все объяснить сходке. А ты, мора, ответишь перед мужиками сам.

И уже никто не рискнул с ним спорить. Евлогий поднял с пола верёвку, ту самую, что подарил для побега застенчивый Блоха, шагнул к ощетинившемуся было цыганёнку. Так они стояли совсем недолго. Когда к Евлогию подошёл бледный Китов, Вершок опустил руки.

— Вешать будете? — чуть слышно спросил он.

— Так уж убьём, конечно! — подтвердил Житов.

— Не надо душить, Евлогий. Не надо. Вор… вор должен от ножа умереть.

— Законы знаешь, а совести нет. Подлючая порода!

Но тем не менее внял: наклонился ещё раз, выдернул из затихшего майора финку.

Вершок перекрестился. Дрожащие губы его сомкнулись, спрятав золотой зуб. Он стоял, понурясь, опустив в пол глаза.

— Евлогий, — позвал нечаянного убийцу мягкий голос Вадима. — Эта смерть никому не нужна.

Сибиряк искоса взглянул на парня, вытер о засаленную рубаху цыганёнка лезвие ножа.

— Он получит своё. За хорошего человека.

Вадим поймал руку Евлогия уже на взмахе. Остановил, хотя было видно — это стоило ему большого труда.

— Ты за кого мазу держишь, гондон штопаный?! — ошалело прошипел нечаянный убийца. — Он же…

— Эта смерть лишняя, — перебил его, ничуть не испугавшись свирепой рожи, Вадим. — Понимаешь — лишняя. Она уже никого не спасёт…

— Да чо ты дрочишься, Евлогий, ширяй и этого козла! — крикнул охочий до кровавых зрелищ педераст по кличке Пакентошенный.

— Дырявые на разбирушках помалкивают, — глухо урезонил педераста мрачный Лимон. — Вам только волю дай…

Евлогий оттолкнул Вадима, и тот откинулся на плотную стену окруживших их зэков. Затем он выкинул номер, который никто не успел разгадать: вскинул вверх руки, раскрылся для удара. Перед испуганной позой нечаянный убийца опешил. Короткого замешательства хватило Вадиму для того, чтобы нанести от виска чёткий и хлёсткий кросс, после которого Евлогий доской опрокинулся на заплёванный пол. Носком сапога отбросил в сторону нож, но когда за ним наклонился шустрый цыганёнок, прижал наборную рукоятку подошвой.

— Пошёл отсюда, гнида!

Поднял нож, сунул за голенище и ещё раз с презрением посмотрел на Вершка.

— Строгий фраер, — покачал головой Блоха. — С таким лучше со спины базарить. Как он его треснул, легавый буду!

— Поинтересуйся за баклана, — Фаэтон сделал жест рукой, приглашающий Блоху сесть напротив. — Може, спецом сюда кинули. Понял? Играем ваши кони?

— Воры босиком не ходят, — закокетничал форточник, стрекоча ожившей в его руках колодой.

— Тогда вынайте портсигар, что вы слямзили у Колумба. Нет, вы гляньте: эта сука собирается к нам вернуться. Хвост по-людски откинуть не может.

По телу умирающего Кныша пробежала судорога.

Ноги скрючились, словно он собирался сесть. Лимон даже посторонился. Но судорога вскорости прекратилась. Зэк вытянулся, ещё потянулся, расправился тягучей струной. Остановился, замер, как бы прислушался к приближению собственного конца. Струна ослабла, и он выдохнул остаток жизни, устранив все сомнения по поводу своей смерти…

— Ты точно знаешь — Петя курванулся, или, может, подкеросинили революционные фраера? У них же за душой ничего святого, кого хошь грязью обольют!