Четырнадцатая партия.

1.e4 e5 2.Nf3 Nc6 3.Bb5 Nf6 4.0-0 d6 5.d4 Bd7 6.Nc3 Be7 7.Bc6 Bc6 8.Qd3 ed4 9.Nd4 Bd7 10.Bg5 0-0 11.Rae1 h6 12.Bh4 Nh7

Излюбленный маневр Капабланки.

13.Be7 Qe7 14.Nd5 Qd8 15.c4 Re8 16.f4 c6

Черные стеснены и вынуждены, чтобы освободиться, так или иначе ослабить ферзевую пешку.

17.Nc3 Qb6 18.b3 Rad8

Плохо было 18...f6 из-за 19.Na4 Qa5 20.Qc3 с перевесом в игре.

19.Kh1 Nf6 20.h3 Bc8 21.Rd1 Re7 22.Rfe1 Rde8 23.Re2 Qa5 24.Rf1 Qh5 25.Kg1 a6 26.Rff2

Простое a2-a4, чтобы навсегда пересечь возможность b7-b5, было бы лучше.

26...Qg6 27.Rf3 Qh5 28.f5

Непоправимая поспешность, губящая весь план наступления. Играя b3-b4 или a2-a4, белые стояли бы прекрасно.

28...Qh4 29.Kh2?

Вдобавок грубая ошибка. Естественно было бы Rf3-e3. Возможно и a2-a4.

29...Ng4+

Выигрывает качество и партию.

30.Kh1 Ne5 31.Qd2 Nf3 32.Nf3 Qf6 33.a4 g6 34.fg6 fg6 35.Re3 Bf5 36.Qd3

Бесполезной попыткой бы сыграть 36.Rd3 Be4 37.Rd6 Qg7 38.Nh4 Bf5 39.g4, и черные выигрывают, напр., Re3.

36...g5 37.Nd2 Bg6 38.b4 Qe6 39.b5 ab5 40.ab5 Ra8 41.Qb1 Qe5 42.Qe1 Kh7 43.bc6 bc6 44.Qg3 Qg3 45.Rg3 Ra3 46.Kh2 Rb7 47.c5 dc5 48.Nc4 Ra1 49.Ne5 Rc1 50.h4 Re7 51.Nc6 Re6 52.Nd8 gh4 53.Rd3 Rf6 54.Rd7+ Kh8 55.Nd5 Rff1 56.Kh3 Be4 0-1

Сдался.

К четырнадцатой партии. (Дополнение).

19-й ход белых обнаруживает уже атрофию моих способностей. Я мог здесь немедленно перейти к атаке ходом h2-h3 или g2-g4. Начиная отсюда вплоть до грубой ошибки на 29-м ходу, моя игра лишена всяких идей. Капабланка выжидает. Он ходит ферзем взад и вперед, помышляя беспрестанно об атаке, которая не ослабила бы его положения. Я мог так же выжидать, сыграв хотя бы на 28-ом ходе b3-b4 или a2-a4, как я уже указывал. В этом случае, черные стояли весьма стесненно. Но я не был способен уяснить положение и располагал очень малым временем; кроме того, я чувствовал, что продолжение борьбы в моем состоянии подвергало меня серьезному риску.

Гаванна, 30 апреля.

В моих предыдущих письмах я поддавался впечатлениям, менявшимся в зависимости от перспектив матча, и выражал мои колеблющиеся чувства. То, что тогда было еще неясно, ныне совершившийся факт. Теперь пишу я последнее письмо о матче под впечатлением определенных и непреложных фактов. Несмотря на все трудности, которых в этом матче было больше, чем в каком-либо другом, с шахматной точки зрения он являлся для меня наслаждением. Правда, внешние условия были неблагоприятны, но игра Капабланки ставила передо мной подлинные задачи. Его партии ясны, логичны и сильны. В них нет ничего скрытого, искусственного или вымученного. Мысль его сквозит из его ходов, даже, когда он хочет схитрить. Играет ли он на ничью, или на выигрыш, боится ли он проиграть, - во всех случаях ход его ясно обнаруживает его чувства. При всем том, хотя ходы его и прозрачны, однако отнюдь не банальны и часто глубоки. Капабланка не любит ни запутанных положений, ни авантюр. Он хочет знать наперед, куда он идет. Глубина его игры- глубина математика, а не поэта. У него душа римлянина, а не грека. Комбинации Андерсена и Чигорина были возможны лишь в определенные моменты, они были крайне индивидуальны; в комбинациях Капабланки время редко играет какую-либо роль, почти всегда он может отложить их без ущерба на несколько ходов, и при этом едва изменяются, так как они рождаются из общих принципов. Андерсен и Чигорин искали случайных положений; Капабланка руководится логичностью крепких позиций. Он ценит лишь то, что имеет под собою почву, например: прочность позиции, нажим на слабый пункт, не доверяет случайности, хотя бы, задачному мату. Предшественниками Капабланки были Мэзон и Шлехтер; но он превосходит этих маэстро, обладая способностью проводить тонкие и дальновидные комбинации, использующие определенный момент что редко обнаруживали Мэзон и Шлехтер. В пятой партии матча Капабланка подобной комбинацией опроверг дебют, возможность чего была под сомнением в течение долгих лет. Капабланку нельзя испугать неправильной или подозрительной жертвой. Если он располагает достаточным временем для обдумывания, он точно и строго исследует комбинацию противника и обнаружит ее слабые стороны. Он играет так, как будто недоверчиво относится к стилю Андерсена и Чигорина, быть может ненавидит его и даже боится.

Его игра была мне приятна. Я рад был иметь перед собой противника, упорного как железо, однако, обстоятельства не позволили мне играть так, как я предполагал. В условиях климата и образа жизни мои достоинства притупились. Способность оценки позиции, точность расчета, даже простой взгляд на положение настолько были ослаблены и спутаны, что под влиянием усталости почти сошли на нет. Я не мог избегнуть этого, хотя и не считал себя деморализованным. Явления эти имели основания физиологического характера: потение, потерю в весе, бессонницу и, как последствие, невозможность сосредоточиться на долгое время. В результате процесс этот распространился и на мои мыслительные способности, однако, он не коснулся ни моего характера, ни решительности, .ни самообладания.

Когда я почувствовал, что моему здоровью угрожает серьезная опасность, я испугался, но не поддался субъективному впечатлению, а посоветовался с врачем-кубинцем, постоянно пользующим одну знакомую семью; он оказался очень знающим, любезным человеком, хорошо знакомым с островом, уроженцем коего он был. Мне пришлось говорить с ним по-испански,  вперемешку парой французских и латинских фраз - все это я знаю крайне слабо, но, тем не менее, мы вели с ним долгую и интересную беседу.

Врач, которому я указал симптомы, посоветовал мне соблюдать строжайший покой. Он пояснил: "Здесь для вас слишком много света, жары и шума. Солнечный свет действует у нас гораздо сильнее, чем на севере. Это заставляет человеческое тело излучать и потреблять гораздо больше энергии, чем в более холодных и темных зонах". "Следовательно, г-н доктор, это и заставляет меня инстинктивно искать покоя? Должно быть, поэтому то мои способности отказываются работать, несмотря на все мои усилия?" "Конечно. Вы нуждаетесь в покое; ваш мозг не в силах выполнять требования, которые вы ему предъявляете". И он дал мне подробные разъяснения. Мои переживания подтвердили все, что он сказал. Он объяснил мое чувство головокружения, мою неспособность, по прошествии нескольских часов игры, оценить позицию или даже точно видеть положение.

Однако, как я уже указал выше, факты эти не объясняют еще всего. Их нужно дополнить указанием на одну слабую сторону моей игры. Многие годы я ничего не делал для развития своей игры, напротив, я невольно препятствовал усовершенствованию своего стиля. Я затрачивал свои духовные силы в другой области и притом крайне расточительно. Я не хотел также поддерживать быстрый прогресс игры, ибо он угрожал самой жизни шахмат. Я видел, как шахматы все более теряют прелесть игры и неизвестности, как их загадочность превращалась в определенность, как шахматы механизировались до степени объекта памяти; я сожалел о стремительном ходе этого процесса, казавшегося мне ненужно быстрым Я не шел по этому пути, хотя и видел, что он в конце концов неизбежен так же, как неизбежна смерть. И в течение матча, мне уж не удалось восполнить этот пробел, так как времени было мало и внешняя обстановка крайне неблагоприятна.

Капабланка кажется воплощением этого автоматического стиля. И теперь, после того как я боролся с этим стилем и проникся его духом, я примирился с ним. Ибо я вижу, что и ему еще предстоит пройти этапы развития и он, в свою очередь, вызывает ряд вопросов. Это успокаивает меня, ибо я люблю все, что еще загадочно. Конечно, шахматам уже недолго хранить свои тайны. Приближается роковой час этой старинной игры. В современном ее состоянии шахматная игра скоро погибнет от ничейной смерти; неизбежная победа достоверности и механизации наложит свою печать на судьбу шахмат. Тогда придется изобретать новые правила изменить, напр., начальное положение и внести разнообразие в оценку выигрыша и проигрыша и, таким образом, создать новые затруднения и новые тайны, ибо нельзя дать умереть старинной игре.