Она немного походила на Люси, и не было никаких сомнений, что перед нами Флора. Большие смущенные глаза ее производили впечатление, будто она пытается увидеть что-то, находящееся за пределами обозримого. В руках она держала куклу. Было что-то странно-тревожное в этой женщине средних лет с куклой в руках.

— Привет, Флора, — сказала Тамарикс. — Я пришла навестить тебя, а это Фред Хэммонд. Она девочка, но по ее имени этого не скажешь!

Я поправила:

Меня зовут Фредерика, Фредерика Хэммонд!

Флора кивнула, переведя взгляд с Тамарикс на меня.

— Фред занимается вместе со мной, — продолжала Тамарикс.

— Не хочешь ли ты вернуться к себе в комнату, Флора? — озабоченно спросила Люси.

Флора покачала головой. Она посмотрела на куклу.

— Сегодня у него беспокойный день, — произнесла она. — Зубки режутся!

Это мальчик, да? — поинтересовалась Тамарикс.

Флора села, положив куклу на колени. Она нежно и пристально смотрела на нее.

— Не пора ли ему соснуть? — спросила Люси, — Иди. Пойдем. Извините, — обратилась она ко мне.

Твердо положив руку на плечо Флоры, она увела ее. Тамарикс посмотрела им вслед и постучала по голове. — Я говорила тебе, — шепнула она, — Флора с приветом.

Люси пытается сделать вид, что она не так уж и плоха, но она в действительности не в своем уме.

Бедная женщина! — сказала я. — Это, должно быть, очень печально для них обеих. Я думаю, нам нужно уйти. Мы им здесь не нужны. Нам не следовало сюда приходить!

Хорошо, — согласилась Тамарикс. — Я просто хотела, чтобы ты увидела Флору.

Надо подождать и попрощаться с Люси. Так мы и сделали. По дороге обратно Тамарикс спросила меня:

— Ну, что ты об этом думаешь?

— Это очень печально. Сестра — я имею в виду Люси, она ведь старше Флоры, не так ли? — действительно обеспокоена слабоумной… Как ужасно в самом деле, что кукла для нее это ребенок!

— Она думает, что это Криспин, только Криспин в раннем детстве!

— Интересно, что ее довело до этого?

— Никогда об этом не думала. Криспин был младенцем давным-давно, а когда у Флоры появились странности, им стала заниматься Люси, он тогда еще был совсем маленьким. Потом, в девять лет, он пошел в школу. Криспин всегда любил старушку Люси. Ее отец был садовником, и поэтому они получили коттедж. Он умер еще до того, как Люси вернулась сюда. Сначала она работала где-то на севере. Когда отец умер, мать осталась жить в коттедже; сюда приехала и Люси. Ну вот, это все, что я слышала, а вскоре Флора спятила, и няней Криспина стала Люси.

— Как хорошо со стороны Криспина разрешить им жить в коттедже теперь, когда никто из них не работает у Сент-Обинов!

— Он любит Люси. Я же говорила тебе, что большинство людей любит своих старых нянь.

По дороге домой меня не покидали мысли о странной женщине и ее кукле, которую она считала младенцем Криспином,

Трудно было думать об этом высокомерном человеке, как о младенце.

Мы уже пили чай в Роуэнзе и Сент-Обине. Теперь настала очередь Бэлл-Хауса. Тамарикс нашла предлог, чтобы не пойти, так что я оказалась единственной гостьей.

Войдя в парадный, передний сад, я почувствовала приступ беспокойства. Прошла мимо деревянной скамьи, на которой сидела в тот день, когда ждала Рэчел и ее дядя говорил со мной. Я надеялась, что сегодня этого не будет.

Позвонив, я подождала, и горничная открыла мне дверь.

— Вы юная леди к мисс Рэчел, — догадалась она. — Проходите.

Меня проводили через холл в комнату с двухстворчатыми окнами, выходящими на лужайку. Толстые темные шторы почти не пропускали свет. На стене висело Распятие. Оно поразило меня своим натурализмом. Я четко различала ноздри, руки и ноги Христа, с которых капала кровь. Смотреть на него было невыносимо.

Висела здесь и другая картина, предполагаю, это было изображение какого-то святого, потому что вокруг его головы сиял нимб и он был весь пронзен стрелами. На третьей картине был изображен человек, привязанный к столбу, а ноги его уже заливала вода. Ему, должно быть, суждено было утонуть, как во время потопа. Темой всех этих произведений, казалось, была жестокость людей. Они заставляли меня содрогаться. Мне пришло в голову, что эту комнату сделал такой темной и мрачной мистер Дориан.

Вошла Рэчел. При виде меня ее лицо просияло.

— Я рада, что Тамарикс не пришла, — призналась она. -. Она надо всем смеется.

— А ты не обращай на нее внимания, — посоветовала я.

— Я поневоле обращаю, — ответила Рэчел. — Чай мы будем пить здесь. Моя тетя придет с тобой познакомиться. Я втайне надеялась, что не дядя!

В комнату вошла Хильда, тетушка Рэчел, высокая и несколько угловатая женщина с гладко зачесанными назад волосами, что должно было бы придавать ей строгость, но, почему-то не придавало. В ней было что-то тревожное, ранимое, казалось, что она полна дурных предчувствий. Она совершенно не походила на дядю, который вроде бы был всегда уверен в своей правоте и свободе от всяческих недостатков.

— Тетя Хильда, это Фредерика, — представила меня Рэчел.

— Как поживаешь? — спросила тетя Хильда, пожав мою руку своей прохладной ладонью. — Рэчел говорит, что вы стали с ней хорошими подругами. Хорошо, что ты пришла к нам, сейчас мы будем пить чай!

Чай принесла горничная, открывавшая мне дверь. Она подала также хлеб и масло, ячменные лепешки и кексы.

— Мы всегда произносим молитву перед каждой едой, — сказала мне тетя Хильда. Она говорила так, будто бы повторяла урок.

Молитва была долгой и выражала благодарность несчастных грешников за получение благодеяния.

Разливая чай, тетя Хильда спросила меня о маме и о том, как я привыкаю к жизни в Харперз-Грине. Чаепитие прошло скучнее, чем в Сент-Обине, и я пожалела, что с нами не было Тамарикс, потому что несмотря на некоторую грубоватость, она, по крайней мере, внесла бы оживление.

К моему ужасу, как раз когда мы заканчивали пить чай, вошел мистер Дориан.

Он с интересом рассматривал нас, а потом взгляд его остановился на мне.

— А, — произнес он, — чаепитие!

Мне показалось, что тетя Хильда почувствовала себя виноватой, как будто ее застали во время какой-то вакханалии, но мистер Дориан не сердился. Он стоял, потирая руки, которые, вероятно из-за их сухости, издавали противный скребущий звук. Продолжая пристально смотреть на меня, он произнес;

— Полагаю, ты примерно того же возраста, что и моя племянница.

— Мне тринадцать лет.

— Ребенок еще. На пороге жизни. Ты увидишь, что жизнь полна ловушек, моя дорогая. Тебе придется остерегаться дьявола и всех его козней!

Мы вышли из-за стола, и я села на диван. Он сел рядом и тесно прижался ко мне.

— Ты каждый вечер читаешь молитву, дорогая? — спросил он.

— Ну… да…

Мистер Дориан погрозил мне пальцем и слегка дотронулся до моей щеки. Я отшатнулась, но он, кажется, не заметил этого. Взгляд его был очень веселым и ясным.

Он продолжал:

— Ты становишься на колени у своей постели… в своей ночной рубашечке… — высунув язык, он облизал верхнюю губу. — И ты молишься Богу и просишь его простить тебя за грехи, которые совершила за день. Ты молода, но молодость может быть грешной. Помни, что ты можешь предстать перед Творцом в любой момент. Ты, да, даже ты, дитя мое, можешь предстать перед Творцом со всеми своими грехами.

— Я не думала об этом, — призналась я, пытаясь незаметно отодвинуться от него.

— Нет, в самом деле, нет. И так… каждый вечер ты должна вставать на колени у своей постели в ночной рубашке и молиться, чтобы все грязные дела, которые ты совершила за день, или даже о них подумала, были прощены.

Я содрогнулась. Тамарикс, вероятно, посмеялась бы над всем этим. Я поймала бы ее взгляд, а она скорчила бы одну из своих гримас. Она бы наверняка сказала, что мистер Дориан «с приветом», как и бедная Флора Лейн, но в другом роде: этот распространяется о каких-то грехах, а та считает куклу ребенком, только и всего.