Такие захватывающие истории мы будем читать в этой газете как раз тут, на "двойке". У нас в зоне ее не достать: газета только внутриведомственная и выносу на свободу не подлежит. А мы - как знать - вдруг исхитримся передать ее на свободу? Вот и получается, что все зэки Советского Союза обязаны выписывать такие газеты - хотят они того или нет. Кроме политических, которым легче подписаться на дефицитную "Иностранную литературу", чем на "Ударные темпы". На "двойке", к счастью, о таких тонкостях не знают, и когда мы будем тут сидеть в ПКТ, библиотекарша станет пихать нам в кормушку целые подшивки. По этим подшивкам мы изучим все воспитательные кампании последних лет. Но до ПКТ нам еще полгода, а в ШИЗО газет не положено, и вообще никакой бумаги - даже туалетной.

Идем в сопровождении дежурнячки и офицера через зону. Народ тут такой же заморенный, как в больничке. Серые лица, серые или синие телогрейки. Серые бараки, серые заборы. Даже снег, припорошенный угольной пылью, утратил свою белизну. Ярко выделяются только красные нарукавные повязки на некоторых зэчках. Это и есть Секция Внутреннего Порядка. Их дело - следить за этим самым внутренним порядком, и если что-доносить. В лагерях их люто ненавидят. Я должна с прискорбием сообщить, что в зэковской интерпретации СВП расшифровывается куда циничнее: Сучка Вышла Погулять. Лагерное начальство об этой ненависти знает и вполне удовлетворено - зэков надо натравливать друг на друга, иначе с ними не сладишь. Почему же Подуст и старалась забить между нами клинья, как не из этих соображений? Удалось бы ей это - сами бы друг друга ели поедом, гораздо эффективнее, чем она. За нами - сдержанный шепоток:

- Политичек ведут!

Самая отчаянная кричит издали:

- Девочки, в ШИЗО или в ПКТ?

Отвечаем:

- ШИЗО! Осипова и Ратушинская!

Дежурняка, не надеясь урезонить нас, грозится кулаком в безоблачную даль:

- Ох, Деркаева, дождесси ты у меня!

И бубнит под нос весь остаток дороги:

- И возют, и возют этих политичек. Будто нам своих урок не хватает! Ну построили бы у себя на "тройке" ШИЗО, да туды и сажали бы. А тут возися с ими!

Как обращаться с таинственными политичками - они не знают. Уже говорить нам "вы" для них - непривычное напряжение. Это потом, получив инструкции из КГБ, они будут сдирать с нас всю одежду и даже однажды подступят с гинекологическим обыском - но тут же получат отпор и предпочтут не связываться. А пока они с нами осторожничают. Отбирают наши мешки и запихивают в камеру без лишних слов.

Камера небольшая, на четверых. Шесть шагов в длину, а в ширину и четырех не будет. Деревянный пол, прогнивший от сырости. В одном углу доски совсем истлели, и там зияет дыра. Из нее идет запах погреба и выползают мокрицы. Окно зато огромное - полтора на полтора метра. Зарешеченное, конечно. В тоненькие деревянные перегородки вставлены квадратики стекла с две мои ладони. Натурально, об оконной замазке речь не идет, каждый просто прижат четырьмя гвоздями. Поскольку и рама кривая, и квадратики нарезаны сикось-накось, образуются щели - такие, что палец просунешь. Позже я подсчитаю общую длину этих оконных щелей и получится - тринадцать метров. Теперь нам, впрочем, не до щелей: два стекла вообще выбиты, и декабрьский ветер наметает в камеру снежок. Колотим в дверь:

- Переведите в другую камеру!

Это для местной публики непросто. Камера номер семь - исконно политическая, ее держат специально для нас. Тут нам и ШИЗО, тут нам и ПКТ. Уголовницы - в соседних, и держать нас вместе строго-настрого запрещено.

- Подождите до утра, вставят вам стекла!

Ага, "подождите"! Да мы тут до утра околеем. А кроме того, знаем: если согласимся ждать - все пропало. Утром стекол, конечно, не будет - и нам скажут "подождите до завтра".

- Ужин забирайте. Сегодня голодный день.

"Голодный" - значит, баланды не дают, только сто пятьдесят граммов хлеба. Это - по норме, но как взвесить сунутые нам в дверную прорезь два мокрых корявых ломтика? Мы, однако, взвешивать их и не намерены:

- Пока не переведете в другую камеру - пищи не принимаем.

- Хорошо, сейчас позову ДПНК.

Дежурный помощник начальника лагеря - для зэков грозная фигура. Он имеет право отправлять в ШИЗО и вообще вершить суд и расправу. Но нам его-то, голубчика, и надо. Появляется тощая нескладная фигура - Кочетков Василий Иванович. Фамилию я запоминаю сразу - не так по зэковской привычке, как потому, что начинает меня мучить: где-то я эту фамилию много раз встречала, но где - хоть убей... Потом, уже после его ухода, до меня дошло - это автор школьных наших учебников по математике! Так и выплыла из памяти заляпанная чернилами обложка... Однофамилец, конечно: нашего Василия Ивановича заподозрить в авторстве учебника немыслимо. Он, даже для тюремщика, патологически глуп. Доживает здесь до пенсии, подпирая ушами офицерскую фуражку. Вот, опять сползла... И ему-то, бедняге, принимать ответственное решение - переводить нас в другую камеру или нет? Принимать быстро, хотя бы потому, что Таню он хорошо знает - по ее четырехмесячной голодовке как раз тут, в этой камере. И как уголовницы взбунтовались в ее поддержку - не забыл.

- Подождите, я пойду позвоню.

Правильно, догадался снять с себя ответственность: пусть другой дядя решает. Ну, беги скорей звони, на улице-то минус пятнадцать! Греем дыханием руки и ждем.

- Женщины, переходите в восьмую!

Открывают нам эту восьмую по той же системе, что и нашу: сначала - два замка и задвижку на внешней двери, потом железную дверную решетку.

- Располагайтесь!

Окно тут целое, но все равно в камере валит пар изо рта. Объясняют, что отопительные трубы где-то в лагере прорвало, но завтра починят. Это традиция всех лагерей: как морозы - так обязательно рвутся трубы. И вовсе не для того, чтобы мучить зэков - просто лагерные хозяйства в безнадежном состоянии по всей Мордовии. На пушечный выстрел вокруг работать никто не умеет - все же тюремщики. Толковый слесарь - на вес золота, да только золота у начальника лагеря нет. Потому всегда нет стекол, периодически исчезает электричество, то и дело перебои с водой - что тут говорить про отопление... Что же, начальнику лагеря закрывать из-за этого учреждение? Посидят и без воды, и без света - не на курорт приехали! Не завезли рыбу перекантуются недельку на урезанном пайке! Слава Богу, краски хватает, и перед каждой комиссией можно все покрасить, чтоб приличней выглядело. Поэтому наш несчастный барак ШИЗО-ПКТ мажется то и дело: то серой краской, то зеленой. Дежурнячки ходят по коридору пятнистые и злые, как пантеры, но нас вежливо предупреждают:

- Пойдете выносить парашу - к стенкам не касайтесь! Опять покрасили...

Параша - это целый агрегат из сварного трехмиллиметрового железа. Официальное его название - туалетный бачок. Канализации, естественно, здесь нет. Помня удельный вес железа и формулы измерений цилиндра, я как-то не поленилась высчитать, сколько эта параша весит пустая, сама по себе. Получилось - двенадцать килограммов. От нее к тому же тянется железная цепь, а на конце цепи - метровый железный штырь. Он вставляется в специальную сквозную дырку в стене и со стороны коридора прихватывается винтовым запором. Почему-то тюремные правила требуют, чтобы параша была прикована к стене - и дежурнячки, чертыхаясь, каждое утро отвинчивают из коридора гайки, а потом опять завинчивают. Емкость этого сооружения тридцать литров, значит, в наполненном состоянии, да с цепью и штырем, оно потянет примерно на сорок четыре килограмма. Таскать это хозяйство надо вдвоем - одной не поднять. Для этой цели к параше приварены кастрюльные ушки.

Почему я так много внимания уделяю этому несимпатичному устройству? Да как же - это был важный аспект нашей жизни! В общей сложности я провела семь месяцев в ПКТ и четыре - в ШИЗО, и каждый Божий день начинался с того, что мы, сгибаясь в три погибели, тащили нашу красавицу по коридору, сволакивали вниз по обледенелым ступенькам, а потом по снежку, до выгребной ямы. И обратно в камеру.