Сколько себя помнил, он всегда был солдатом. Разменной монеткой в чужой игре. Спасал, убирал, защищал и обезвреживал. В однообразной череде вспыхивающих и гаснущих лиц, отпечатывающихся в памяти, к концу срока, отпущенного ему судьбой, осталось всего одно. Ее лицо.
Амиль потер ноющие виски и отвернулся от решетчатого окна.
Завтра его казнят за предательство. Капитан усмехнулся — а предательства то он как раз не совершил. Но поплатится за это жизнью.
Я встала на цыпочки и заглянула в знакомое окно с бежевыми занавесками.
Они были там — постаревшие, но счастливые. Мама и папа. Кэм, качающая на руках своего первенца.
Я опустилась на корточки и заплакала. Навзрыд. Оплакивая родителей. Сестру.
— Вспомни себя, — она совсем растаяла, снегурка, оставшись бледным силуэтом в свете фонаря.
Отмахиваясь от надоедливых мыслей, Амиль придвинулся к узкому оконцу, стремясь увидеть хоть что-нибудь кроме каменной стены. Но она разрослась вокруг, вобрав в себя весь окружающий пейзаж.
— Я так и пойду на казнь… с каменной стеной в голове, — он вздохнул, потом еще раз глуше, а в ответ расслышал тихий шелест. Словно где-то хлопали большие мягкие крылья.
Проснулась, выдернув себя из сна о моей семье. Находясь тут, я ничем не могла помочь ни им, ни капитану. Погладила холодный каменный пол ладонью.
Странно, все это время не чувствовала холода.
— Снова ты, — я нисколечко не удивилась при виде знакомой бледнолицей девочки.
Я умолкла. Несколько долгих минут прошли в тишине.
— Кто ты? — горло саднило, будто ела песок.
— Важно, что ты вспомнила кто ты. Скоро увидимся. Выбирай багряную дверь.
И исчезла.
Камера наполнилась четырьмя конвоирами. Трое держались взволнованно, но четвертого отличал холодный туман в глазах, выдавая колдуна. Удобно расположив рукоять в ладони, он покачивал туда-сюда широкий меч.
— Должно быть таким удобно рубить головы, — обронил Амиль, развалившись в вальяжной позе на лежаке и не думая с него вставать. — Ну, там всякий исчерпавший себя человеческий материал.
— Предатель… — выступил вперед один из обеспокоенных конвоиров, — ты сам себя погубил! А теперь смеешь…
— Хватит высоких слов. Ведите меня к месту казни… — капитан оглядел посуровевшие лица, — как? — в притворном изумлении воскликнул Амиль, — Вы собираетесь казнить меня прямо здесь? К чему такие предосторожности?
— Распоряжение от самого короля.
Капитан пожал плечами.
— Ну, раз от самого короля… тогда, конечно…
Безупречная синева расползалась, докуда хватало глаз. Стало больно от такой бескомпромиссной сини. Я в ловушке одного цвета. Я в пузырьке с синими чернилами.
И ни одной двери. Даже самой крохотной.
— Хватит! — Голос дрогнул и потонул в гнетущей тишине. — Снегурочка, где ты?
Я закрыла глаза и представила дверь. Простенький прямоугольник темно-красного цвета подсохшей кровяной корочки. И шагнула в нее…
— Бесстрастность, бесстрастность, бесстрастность… — вертелось у него в голове, — я чертов бесчувственный механизм…
Щупальца отчаянного, безумного страха тянулись к сердцу и разуму, чтобы, обвив всего, сжимать в ледяных тисках тело, старательно ввинчиваясь в каждую клеточку.
Внутри росло сожаление… от неосуществленных желаний? От неправильного выбора?
В четыре руки его грубо сдернули с лежака. От сильного толчка в спину он упал на четвереньки, именно в такой позе, чтобы умелому палачу стало сподручнее рубить очередную голову. Амиль уставился в темный угол камеры, силясь забыться. Какой он увидел Владу впервые? Пустая площадь, стук ритуальных шестов и растерянная девушка. До конца не осознав всю глупость поступка — вмешался в чужую церемонию, спас ее. А потом вернул в темницу, испугавшись собственной импульсивности. Она ушла, оставив видение поджатых губ и рассерженных глаз. Прекрасная девушка, разбудившая что-то внутри него и прекратившая войну. Та, к чьим губам хочется прикоснуться. Знал ли он тогда, чем все обернется. А знай — совершил ли череду поступков, приведших к гибели?
Он рад, что в его мире была она — девчонка, кукла, юная королева.
Мрачный детина взмахнул мечом, и Амиль закрыл глаза.
Напрасно вспоминать, где и когда впервые дрогнуло его сердце.