* Сотериология – наука о спасении души. – прим. ред.

"Поистине, для мудрого все есть страдание", говорит Патанджали ("Йога-сутры", II, 15). Впрочем, Патанджали – не первый и не последний, кто отмечает эту универсальность страдания. Задолго до него Будда провозгласил: "Все есть страдание, все невечно" (сарвам духкхам, сарвам анитьям). Это лейтмотив всей индийской мысли после упанишад. И сотериологическая психотехника, и метафизические спекуляции отталкиваются от факта этого вселенского страдания; они имеют ценность лишь в той мере, в какой способны избавить человека от "мучений". Любой человеческий опыт обусловлен страданием. "Тело есть страдание, потому что оно – вместилище страдания; органы чувств, объекты чувств, ощущения – страдание, потому что они ведут к страданию; даже удовольствие – это страдание, потому что оно влечет его за собой". И Ишваракришна, автор самого раннего трактата по санкхье, утверждает, что краеугольный камень санкхьи – это желание избежать трех видов страдания: небесного (вызываемого богами), земного (влияния природы) и внутреннего, или органического страдания ("Санкхья-карика", 1). Тем не менее эта универсализация страдания не ведет к "философии пессимизма". Ни одна философская или гностическая школа Индии не впадает в безнадежность. Напротив, обнаружение того, что страдание – закон существования, может стать conditio sine qua non для освобождения. Существенно, что такое всеобщее страдание имеет позитивную ценность. Оно постоянно напоминает святому или аскету, что для него единственный путь к обретению свободы – отрицание мира, отказ от собственности и амбиций, радикальная изоляция. Кроме того, человек не одинок в страдании: оно является мировой непреложностью, той онтологической модальностью, на уровне которой любая манифестирующаяся форма лишается своей подлинности. Неважно, божество это или крошечное насекомое – уже факт существования во времени, длительности вызывает страдание.

В отличие от богов и других живых существ, человек обладает способностью превосходить свое положение и, следовательно, уничтожать страдание. Уверенность в том, что есть путь к прекращению страдания, – уверенность, разделяемая всеми философскими и мистическими течениями Индии, – не может вести ни к "отчаянию", ни к "пессимизму". Разумеется, страдание универсально; но если человек знает, каким образом вырваться из него, то оно не абсолютно. Ибо даже если люди обречены страдать целую вечность ведь их жизнь, подобно жизни всех существ, обусловлена кармой, – любой человек, несмотря ни на что, способен выйти за пределы кармы, потому что он в состоянии аннулировать кармические силы, властвующие над ним. "Освобождение" от страдания – такова цель всех индийских философов и мистиков. Достигается ли она непосредственно, через знание (как, например, в учениях веданты и санкхьи) или с помощью психотехнических средств (как в йоге и в большинстве буддийских школ), считается, что никакое знание не имеет ценности, если оно не озабочено спасением человека.

"Ничего не следует знать, кроме спасения", говорится в "Шветашватара-упанишаде" (1,12). И Бходжа, комментируя "Йога-сутры" (IV, 22), заявляет, что любое знание, объектом которого не является освобождение, бесполезно. Вачаспатимишра так начинает свой комментарий к трактату Ишваракришны: "В этом мире люди слушают только того, кто излагает вещи, знание которых необходимо и желательно. К тем же, кто излагает никому не желанные, никому не нужные учения, люди относятся как к шутам или пастухам, которые хороши в своих занятиях, но невежественны в науках и искусствах". Тот же автор в комментарии к Веданта-сутра-бхашье подчеркивает необходимость знания: "Ни один здравомыслящий человек не желает знать то, что лишено всякого смысла, или то, что не имеет пользы... или значимости".

В Индии метафизическое знание всегда носило сотериологический характер. Только метафизическое знание (видья, джняна, праджня) – знание высшей реальности – ценимо и желанно, ибо оно одно приносит избавление. Именно посредством этого знания человек "пробуждается", отбрасывая иллюзии феноменального мира. "Посредством знания" – это означает практиковать отрешенность, что помогает человеку обнаружить свою сущность, соединиться со своим "истинным Я" (пуруша атман). Так знание становится формой медитации, а метафизика – сотериологией. В Индии даже логика не лишена в своих основах сотериологической функции. Ману использует термин анвикшики ("искусство полемики", логика) как эквивалент атмавидье ("знание души", атмана), т.е. как метафизику (VII, 43). Точная аргументация, согласная с нормами, приводит дух к освобождению – такова исходная посылка школы ньяя. Более того, самые ранние логические диспуты, из которых впоследствии развилась ньяя-даршана, касались содержания священных текстов, различных интерпретаций тех или иных положений Вед; целью всех этих диспутов было установление правил исполнения ритуала – правил, соответствующих традиции. Эта священная традиция, выраженная в Ведах, является откровением. При таких обстоятельствах поиск значения слов должен был оставаться постоянно связанным с Логосом, духовной реальностью – абсолютной, сверхчеловеческой и надысторической. Подобно тому как верное произнесение ведических текстов имеет результатом получение максимальной ритуальной эффективности, так и правильное понимание ведических максим влечет за собой очищение сознания и, следовательно, вносит вклад в освобождение духа. Каждый уничтоженный образчик "неведения" – это шаг на пути к свободе и блаженству.

Если принять во внимание причины человеческого страдания, легко понять то значение, которое придают "знанию" все школы индийской метафизики. Своим убогим положением человек обязан не наказанию свыше, не первородному греху, но неведению. Причем не всякому неведению, но только неведению относительно подлинной природы Духа, заставляющему нас смешивать Дух с нашим психоментальным опытом, приписывать ему, вечному и автономному принципу, качества и предикаты – короче говоря, метафизическому неведению. Отсюда, естественно, следует, что должно быть и метафизическое знание, кладущее конец подобному неведению. Это трансцендентальное знание ведет ученика к источнику просветления, т.е. к подлинному Я. Именно это знание собственного Я – не в профанном, а в аскетическом и спиритуальном смысле слова – есть цель, преследуемая большинством индийских спекулятивных систем, хотя каждая из них указывает различные пути к ее достижению. Для санкхьи и йоги задача вполне очевидна. Поскольку страдание происходит из-за незнания истинного характера Духа – т.е. из-за смешивания его с психоментальным опытом, – освобождение может быть достигнуто лишь тогда, когда исчезнет такое смешивание. Разница между санкхьей и йогой по данному вопросу незначительна. Различны только их методы: санкхья считает, что независимость достижима только через гносис, тогда как йога полагает, что необходимы аскеза и техника медитации. Для обеих даршан источник человеческого страдания коренится в феномене иллюзии, т.е. человек думает, будто его психическая жизнь – деятельность чувств, ощущений, мыслей и волевых импульсов – идентична Духу, Я. Он, следовательно, путает две совершенно автономные, противоположные области, между которыми могут существовать только иллюзорные отношения; потому что опыт сознания принадлежит не Пуруше, но пракрити; состояния сознания – лишь тонкие продукты той же самой субстанции, которая лежит в основе и физического мира, и органического. Между психическими состояниями и неодушевленными объектами существует только разница в степени; между же психикой и Духом пролегает онтологическая пропасть: они принадлежат разным уровням бытия. "Освобождение" происходит тогда, когда становится понятной эта истина, когда Дух возвращает свою исконную свободу. Таким образом, согласно санкхье, тот, кто желает обрести независимость, должен начать с глубокого постижения сущности пракрити и законов, управляющих ее эволюцией. Со своей стороны, йога также принимает этот анализ субстанции, но считает ценной лишь практику созерцания, которая одна способна обнаружить опытным путем автономию и вездесущность Духа.