— Сочтемся, — заверил я. — Мне — поцелуй, Шурику — «спасибо» и улыбку. Мы люди не жадные и не гордые. Алина наклонилась и поцеловала меня в щеку. Я покраснел.

— Аванс? — смущенно пробормотал я.

— Нет. Это за спасение утопающих летчиц.

Я встал.

— Ну ладно. Закусывай. Отдыхай. А я пойду проверю удочки. Авось успею до возвращения Шурика на уху наловить. Хочешь ухи?

Алина кивнула, жуя тушенку с черствым хлебом. На одной удочке не было ничего — на ней я не успел сменить червяка, пока объяснялся с болтливыми лисами и воронами. На другой — оказались мои джинсы. Еще на четырех удочках дожидались меня здоровенные караси. Я зачерпнул воды в ведро, собрал в него карасей, сменил червей на удочках, выжал и натянул мокрые джинсы. Солнце уже карабкалось в зенит. Дело двигалось к обеду.

«Что-то долго нет Шурика», — подумал я, развалившись на травке и подставляя живот солнцу.

— Ой-ой-ой! — пропищал кто-то возле уха. — Ты меня раздавишь!

Я вскочил и оторопело осмотрелся. Никого!

— Что за чертовщина! — выругался я. — Покажется же!..

— Ничего подобного, — заявил все тот же писклявый голос. — Я тебе не показался.

В траве кто-то зашевелился. Я присмотрелся и ахнул. Там копошился гномик! Самый настоящий! Сантиметров пятнадцать ростом, с длинной бородой, в полосатой вязаной шапочке с кисточкой на макушке.

— Смотреть надо, куда ложишься! — бурчал он, выпутываясь из зарослей травы. — Ты, что ли, Владимир Перепелкин?

У меня отвисла челюсть.

— Н-ну я, — промямлил я с трудом.

— Твой дружок на синем «Жигуленке» сегодня не приедет. — Гном выбрался из травы на песок. — И завтра тоже, — добавил он и пошел к ближайшим кустам.

— Эй! — крикнул я, когда гном чуть было не скрылся в кустах. — С чего ты взял, что Шурик не приедет?

Гном остановился и ответил:

— Он выпал из Зоны.

— Из чего выпал?

— Из Зоны. Впрочем, если желаешь увидеть его, иди быстрее на тридцать первый километр. Может, застанешь его там.

— А где это: тридцать первый километр?

Гномик не ответил. Он уже исчез в кустах.

Минуты две я соображал: показалось или не показалось. Попытался посоветоваться со вторым «я», но оно, как всегда в таких случаях, ретировалось. Ничего не оставалось делать, как пойти посоветоваться с Алиной.

Алину я нашел сидящей у входа в палатку в. легком шоковом состоянии. А если проще: она обалдело уставилась на меня, чего-то явно не понимая. В палатке и на прилегающей к ней территории она успела навести порядок.

— Что случилось? — выпалил я. — Снова Змей Горыныч?

— Нет. — ответила она шепотом. — Сорока.

— Что, сорока?

— Она разговаривает.

— Только-то и всего?!

Алина беспомощно посмотрела на меня.

— Ты меня не понял, — произнесла она неуверенно. — Я сказала, что она разговаривает.

Я сел рядом с Алиной и обнял ее за плечи. Она дрожала.

— Успокойся, — приказал я как можно увереннее. — Здесь разговаривают все, кому не лень: лисы, вороны, гномы и прочие.

— Гномы? — переспросила она тихо.

— Гномы, — подтвердил я.

— Про гномов ты мне не рассказывал.

— С одним из них я познакомился только что.

— А!..

— Где твоя говорящая сорока? Улетела?

— Нет, вон — на ветке.

Я поднял глаза. На нижней ветке березы сидела самая обыкновенная сорока, с любопытством таращась на нас. Созерцание нашей растерянности явно доставляло ей удовольствие.

— Эй! — крикнул я довольно-таки невежливо. — Ты, что ли, тут говорящая?

— Да, я — говор-р-рящая сор-р-рока, — протрещала она.

— Чего тебе?

— Пр-р-риказ! Я пр-р-рочитала пр-р-риказ!

— Чего-чего? — прорычал я. — Чей приказ? Повтор-р-ри! Не р-р расслышал.

Пр-роще пр-р-ростого! — застрекотала сорока. — Пр-р роще пр-р-ростого! Пр-р-риказ Р-р-распр-р-ремудр-р рой. Всем людям, пр-р-ребывающим в прр-ределах Зоны, пр-редписано добр-р-ровольно пр-р-рибыть во двор-р-ец. Пр-ротив упр-р-рямых пр-р-редусмотрено пр-р-рименение пр-ринудительных мер-р-р.

— Чего-чего? — спросил я с угрозой. — Каких еще мер?!

— Пр-р-ринудительных, — повторила сорока, взлетев. — Тр-р-ри часа на р-р-размышления. Пр-р-ривет! — Она скрылись за деревьями.

— Так. проговорил я. — Это уже интересно. Тебе она то- же самое говорила?

— Да, — ответила Алина тихо и испуганно. — Так, — повторил я.

— Я боюсь, — прошептала Алина. — Чего?

— Ну… всего этого. А может, мы оба сошли с ума?

— Оба? Ну уж нет! Так не бывает. Любой из нас в отдельности — пожалуйста, но — оба!..

— Давай уйдем отсюда, — предложила девушка.

— Давай, — согласился я. — Тем более, что Шурик не появится. Если верить гному, он не то вывалился, не то выпал зоны, в которой мы имеем счастье «пр-р-ребывать».

— Как выпал? — удивилась Алина.

— А вот мы пойдем сейчас и посмотрим, как это ему удалось.

— Куда пойдем? — На тридцать первый километр. Он, говорят, там.

— А где это? — А черт его знает! Выйдем на шоссе, там видно будет, собирайся.

Алина заставила меня отвернуться и быстро переоделась в свой бело-черно-импортный костюм. — Расческа есть? — спросила она.

— Есть, — ответил я смущенно, — только она, понимаешь, не первой молодости и свежести. — Ладно уж, давай, — вздохнула она.

Я протянул свою щербатую и забитую расческу. Алина пристроила мое зеркальце для бритья на крыше палатки и принялась расчесывать свои длинные вьющиеся волосы цвета красного дерева.

— Химия? — поинтересовался я, коснувшись ее локонов.

— Сам ты — химия, — обиделась девушка. — Я не делаю завивку, у меня свои такие.

— А красишь «Татьяной» или «Рубином»?

Алина повернулась и с любопытством посмотрела на меня.

— Смотри-ка, разбирается! — произнесла она с легкой иронией и добавила: — Я не крашусь. Я мою волосы оттеночным шампунем «Татьяна». Брови не выщипываю, ресницы и челюсти — свои. Не замужем. Еще вопросы будут?

— Нет, — буркнул я уязвленно.

С собой я взял охотничий нож, моток лески, пакетик крючков и грузил, деньги, документы, носовой платок, авторучку и блокнот. Больше в карманы джинсов ничего не вошло. С сожалением повертел в руках начатую бутылку «Белого аиста», заткнул ее пробкой, скрученной из газеты, и спрятал в дальнем углу палатки.

«Что же делать с рыбой? — соображал я. — Засолить, а потом повесить вялиться?»

Я направился на берег за ведром с уловом. Там я быстро убедился, что вопрос о рыбе отпал — у пустого ведра облизывалась лиса. Мне ничего не оставалось, как смотать удочки во всех смыслах.

— Готова? — спросил я Алину, вернувшись к палатке. Она кивнула.

Я застегнул палатку и приколол грозную записку: «Находится под охраной Распремудрой. Всякий прикоснувшийся подлежит наказанию посредством сжирания Змеями Горынычами о трех, шести и т. д. головах, либо прочими птеродактилями, людоедами и иродами по усмотрению автора записки.

Вовчик Перепелкин.

Постскриптум. Шурик, не путайся — это не про тебя. Если разойдемся в дороге, знай: меня похитила прекрасная кареокая фея. При случае познакомлю. Привет родным и близким. (Жене — ни слова!) Не доверяй говорящим лисам — они воруют чужую рыбу. Не пей сырую воду. Сморкайся в платочек. Заначку начал, но тебе оставил».

Алина прочла записку и фыркнула:

— И вовсе не умно!

— Зато жутко страшно, — заявил я.

Солнце прилипло к зениту. Ветра не было. Трещали кузнечики. В лесу чирикали, каркали, кричали и пели птицы… Делали они это, как и обычно, по-своему, по-птичьи. Ни одна из них даже не пыталась запеть человечьим голосом. Неотвязно вертелась мысль: не было никаких говорящих тварей, не было Змея Горыныча и затонувшего «Яка» — все показалось. Хотелось лечь на травку и сладко вздремнуть под теплыми и ласковыми лучами солнца.

Я вздохнул и взглянул на часы. Под стеклом перекатывалась вода, секундная стрелка не двигалась.

— Идем? — спросила Алина.

— Идем, — сказал я.