Из Эрмитажа Руссо переселился в соседнюю деревушку, принадлежавшую поместью Монморанси, в простую сельскую лачужку, достаточно тесную, чтобы отослать старуху Левассер в Париж. Здесь, в этой хижине, прожил Руссо около полутора лет и здесь написал свое знаменитое открытое письмо Д'Аламберу, этот явный вызов Вольтеру и философам. Сочинение имело громадный успех и произвело сенсацию. Увлечение читателей и озлобление философов могло служить некоторым утешением болезненному мыслителю, проводившему в одиночестве свои дни в лачужке, где одна горенка служила и кухней, и столовой, и спальней, и кабинетом. Тереза была единственным обществом, сельская природа – единственной радостью. Летом 1759 года завязываются, однако, у Руссо новые отношения, имевшие большое значение для последующей его жизни. Совершенно неожиданно для себя и для своих прежних отрекшихся от него друзей он входит в это время в круг самой высшей и могущественной аристократии. Поместье Монморанси принадлежало тогда герцогу Люксембургскому, который в 1759 году приехал в замок Монморанси провести лето. Маршал Франции, пэр королевства, приближенный короля, родственник королевского дома, один из первых вельмож и сановников, герцог Люксембургский принадлежал к числу самых просвещенных и гуманных людей своего времени. Почитатель литературного таланта Руссо, он сделал ему визит в его хижине весной 1759 года, как только прибыл в Монморанси. Руссо ему отдал визит, а радушная любезность герцогини сделала его вскоре обычным посетителем соседнего замка. Герцогиня обласкала даже Терезу, тогда еще невенчанную подругу Жан-Жака. С ним же она держала себя так просто, непринужденно и вместе с тем ласково, что успела вскоре рассеять в его душе все предубеждения против дружбы с этими знатнейшими аристократами королевства. Руссо презирает их титулы, привилегии и богатства, но не может отказать в уважении их личным достоинствам. Он им читал отрывки из своих сочинений, из «Новой Элоизы» и «Эмиля», и эта дружеская связь крепла и развивалась. Руссо наконец принял предложение герцогини переехать в один из павильонов замка, где он жил совершенно самостоятельно, посещая замок когда вздумается, знакомясь или не знакомясь с герцогскими гостями, предаваясь литературным трудам и отдыхая на прогулках. «Новая Элоиза», «Общественный договор» и «Эмиль» написаны в этом павильоне замка Монморанси. Отсюда же они были выпущены в свет, взволновали мир и заставили автора искать спасения в бегстве. Здесь же Руссо нашел новых друзей. Кроме герцога и герцогини Люксембургских, в их числе надо назвать принца крови Конти и Мальзерба. «Руссо покинул прежних друзей, – язвил Гримм, – чтобы войти в придворные сферы». Действительно, только нежелание самого Руссо явилось причиной того, что он не был представлен королю, и что ему не была назначена королевская пенсия за литературные заслуги. Он строго оберегал свою независимость и был вдвойне прав. Он готовил произведения, за которые король затруднился бы назначить пенсию. В феврале 1761 года была выпущена «Новая Элоиза». Я уже упоминал о колоссальном, невиданном успехе этой книги. Она внесла новую струю в личную жизнь ее автора. Графиня Де Бло недаром заметила, что «чувствительная женщина, прочитавшая „Новую Элоизу“, ни в чем не могла бы отказать ее автору». Действительно, многие дамы заочно влюблялись в Руссо, вступали с ним в переписку, рисовали его в своем воображении в виде Сен-Пре, а себя – в виде Юлии, и этими запоздалыми знаками женской любви и ласки приносили одинокому больному автору больше затруднений, нежели радости. Особенно одна молодая аристократка, Де ла Тур де Франкевиль, страстно увлеклась автором «Новой Элоизы». Чувство этой романтической женщины с верным и преданным сердцем пережило все испытания: суровость его ответов, семейные неприятности дома, обвинения и клеветы, сыпавшиеся на его голову. Она видела его всего три раза в жизни, озлобленного, почти с нею грубого, разбитого жизнью и годами, больного физически и душевно. Это не ослабило ее чувства, и она пронесла его до могилы, оставаясь всегда самой пламенной и верной защитницей престарелого, душевнобольного философа. Такое чувство раньше могло бы составить счастье всей жизни Жан-Жака, но безжалостная судьба улыбнулась ему, когда было уже слишком поздно.

В начале 1762 года вышел «Общественный договор», а весной того же года – и «Эмиль». Друзья Руссо, ознакомившиеся в рукописи и в корректурах с наиболее выдающимися страницами этого последнего произведения, советовали снять имя автора с книги. Тогда автор мог бы спокойно посмеиваться над торжественным осуждением книги и с улыбкой торжества смотреть, как палач будет жечь ее на площади. Это не остановило бы ее распространения, а только помогло. Так поступал нередко сам Вольтер. Однако Руссо наотрез отказался от совета, заявив, что, выступая с горячими и беспощадными обличениями существующего строя и его деятелей, он считал бы бесчестным прятаться от обличаемых. Пусть они знают, с кем имеют дело. Он не боится их критики и злобы. Он сумеет защищать свои идеи с поднятым забралом. Если же его противники прибегнут к нелитературным и нефилософским орудиям борьбы, то тем хуже для них: они этим сами осудят защищаемые ими идеи и установления. Противники действительно не побоялись этого самоосуждения; книга была конфискована и предана суду парижского парламента, который присудил ее к сожжению рукой палача, а дерзкого автора приказал бросить в тюрьму за нападение на религию и нравственность. Принц Конти, успевший вовремя проведать о состоявшемся приговоре, дал немедленно о том знать в Монморанси герцогине Люксембургской, которая ночью подняла с постели уже спавшего Руссо, чтобы успеть снарядить его к бегству. 10 июня 1762 года, в четыре часа дня, Жан-Жак оставил гостеприимный кров замка и направился на юг Франции, чтобы пробраться в родную Швейцарию, где надеялся найти убежище. Его узнавали во многих местах Франции, но не спешили исполнить декрет высшего парижского судилища. Его литературная популярность была тому причиной столько же, сколько и всем известная дружба таких могущественных людей, как Конти и герцог Люксембургский. Переехав швейцарскую границу, Руссо не решился поселиться в Женеве, где ненависть консервативно-аристократического и фанатически-кальвинистского правительства и озлобленная враждебная пропаганда Вольтера не обещали ему мира и спокойствия. Он проехал в Иверден в Водуазском кантоне и поселился здесь у своего старинного друга, Рогена. Это было 14 июня, а менее нежели через месяц он должен был спасаться и из этого убежища. 19 июня женевское правительство декретировало сожжение «Эмиля» и «Общественного договора» и воспрещение автору пребывания в пределах кантона. Примеру Женевы затем последовал и Берн, часть которого составляла тогда и Водуазская область. 10 июля Руссо оставил свободную Швейцарию и выехал в Невшатель, кантон, состоявший тогда во владении прусского короля. Просвещенный английский лорд Джордж Кейт был здесь губернатором. Он предложил убежище гонимому философу, а Фридрих II даже хотел назначить ему пенсию, но всегда себе верный Руссо отклонил эту милость. Он поселился в деревушке Мотье, куда вскоре к нему приехала из Парижа и Тереза. Здесь он прожил около трех лет.

Первое время жизни в Мотье Жан-Жак совершенно удалился от литературы и философской борьбы. Он предавался музыке, дружеским беседам с крестьянами, физическому труду и уединенным прогулкам в горах и лесах этого оригинального уголка Альп, менее роскошного, более сурового и скудного, нежели родные ему берега Лемана и Роны или сроднившиеся с его душой долины Савойи; но не меньше прелести и обаяния «любовник не тщеславный умел найти мечтою своенравной» и в этих новых картинах и впечатлениях природы. Всегда религиозный (хотя и на свой лад), Руссо посещал церковь, ходил к причастию и принимал участие в религиозной жизни своего прихода. Измученная душа Руссо, по временам омрачаемая припадками душевной болезни, начинала отдыхать в условиях этой мирной деревенской идиллии. Руссо мечтал удалиться от треволнений мира и окончить жизнь в безвестности, на лоне природы, среди столь же безвестных миру простых соседей. Это было уже невозможно. Его гений уже развернулся во всю свою силу. Его всемирно-историческое дело уже стало перед народами во весь свой рост. Американские пуритане уже готовились поднять оружие во имя его идей. Все мыслящее молодое поколение Франции уже воспитывало в себе ту же готовность. Корсиканцы и поляки обращались к нему с просьбой даровать им конституцию; короли и принцы просили указаний в деле воспитания своих детей; писатели и мыслители искали свидания и вступали в переписку. В родной Женеве демократия волновалась, настойчиво требуя отмены декрета. Католические прелаты, протестантские пасторы и неверующие философы продолжали яростную полемику против одинокого изгнанника. Тот, кто дерзнул поднять на свои плечи судьбы мира, уже не мог в безвестности искать спасения от треволнений, борьбы и гонений. Битва стала и необходимостью, и обязанностью; гонения – неизбежным последствием; душевная болезнь – естественным и необходимым исходом для оказавшегося в таких условиях человека с невропатической наследственностью.