«Мне неизвестно, – прибавляет к своему рассказу об этом эпизоде Руссо, – что затем сталось с бедной жертвой моей клеветы. Едва ли после такого инцидента она могла без затруднений найти новое место. Она уносила с собой обвинение, во всех отношениях марающее ее честь. Сама кража была наименьшее в этом бесчестии. Это была, однако, кража с целью соблазнить молодого мальчишку. Наконец, ложь и запирательство дополняли тяжелую картину, не оставлявшую никакой надежды на исправление девушки, соединившей в себе столько пороков. Нищета и нужда, в которые могла ввергнуть Марион моя клевета, мне рисуются как естественное начало судьбы бедной девушки, а далее? Кто знает, куда в ее годы могло привести это незаслуженное унижение? И если сама мысль, что она может быть несчастна по моей вине, является для меня невыносимой, то гораздо тяжелее думать, что я своим гнусным поступком мог толкнуть ее на путь еще более недостойный. Это жестокое воспоминание меня часто смущает, и порою я вижу во сне бедную, невинную Марион: она приходит и упрекает меня за мое преступление, которое мне представляется так живо, как будто оно было совершено вчера. Покуда я жил спокойно, оно меня меньше мучило. Но среди бурной жизни оно отнимает у меня утешение, даваемое сознанием неправого гонения. Оно научило меня той истине, о которой я уже упоминал в других трудах, что раскаяние дремлет среди благополучного существования и со всею силою и болью пробуждается среди невзгод и лишений. Как ни тягостно было мне носить это осознание в своем сердце, я никогда не был в силах поверить его даже самому близкому другу, даже Варанс. Я мог сказать ей только, что чувствую за собой вину жестокого поступка, не будучи в силах сообщить его сущность. Эта тяжесть до сего дня лежала на моей совести. Желание исповедаться в ней и было одной из побудительных причин, по которым я решился написать эту исповедь».

Такими-то мучительно яркими красками рисовало пылкое воображение Руссо этот неприглядный эпизод его юности. Конечно, в значительной степени это была фантазия, продиктованная горячим чувством справедливости и жестоким раскаянием. В действительности все было гораздо проще. Граф де Ларок, племянник и наследник графини Верселис, лично разбирал это дело между двумя подростками. Не имея данных для обвинения того или другого, он отпустил обоих, сказав только, что «совесть виновного накажет его за невинного». Это говорит сам Руссо, а так как Марион ни в чем не обвиняла Руссо, а только оправдывалась, то слова графа показывают, что он скорее склонялся на сторону Марион. Прислуга, знавшая ее дольше, чем Жан-Жака, тоже была на ее стороне, как сообщает сам Руссо. Последствия для Марион, рисуемые Руссо, были фантазией, но последствия для Руссо были серьезнее. Стыд всего этого приключения излечил его от привычек, приобретенных у Дюкоммена. Он увидел, что мелкое воровство и ложь приводят иногда к очень тяжелым и постыдным положениям. У Дюкоммена же это было естественной и даже необходимой самообороной от свирепой тирании жадного хозяина.

Отпущенный после смерти графини Верселис Руссо скоро получил по рекомендации графа де Ларока место лакея у графа Гувона. Способности молодого слуги обратили внимание аббата Гувона, сына старого графа. Аббат взялся докончить его обучение, но не суждено было осуществиться и этой новой попытке дать Жан-Жаку систематическое образование. Неуравновешенный, недисциплинированный, неусидчивый характер Руссо был тому причиной. Должность лакея, конечно, мало говорила его уму и сердцу. Она ему наскучила, и он стал небрежно исполнять свои лакейские обязанности. Память о нежном внимании баронессы Варане, собственно говоря, никогда не покидала Жан-Жака и теперь проснулась с новой силой. Его влекло в Аннеси. Встреча с земляком-женевцем еще более отвратила его от Турина. Он совсем пренебрег своими обязанностями. Управляющий дворцом отказал ему. Попытка аббата Гувона уладить эту историю разбилась об упорство Руссо, который ответил, что, получив отказ, он не может возвратиться. С небольшим год он пробыл, таким образом, в Турине и осенью 1729 года уже снова предстал перед обожаемой Варанс. Удивленная и обрадованная, она расплакалась и воскликнула: «Теперь, когда Провидение мне вторично посылает этого милого мальчика, я больше не оставлю его». Руссо остался у Варанс, и здесь кончается первый период его жизни, бурный период его детства и отрочества. Мы подробно проследили этот период. Мы показали, как сначала у отца, у Ламберсье, у Бернара богато одаренная, пылкая, благородная природа мальчика боролась с неблагоприятными влияниями, жадно впитывая все доброе, глубоко чувствуя все злое. Маленький Жан-Жак вышел победителем из этих испытаний, хотя черты наследственной невропатии уже давали себя знать. Следующий затем период пребывания у гравера Дюкоммена и туринские скитания по лакейским пьемонтских аристократов легли мрачной тенью на жизнь Руссо. Пагубные условия пробудили низкие инстинкты, но и здесь в конце концов здоровые инстинкты взяли верх. Пятнадцатилетний мальчик оставляет школу порока и унижения у Дюкоммена и пробует взять свою судьбу в свои руки. Те же здоровые инстинкты пробуждаются в нем и в Турине и гонят его из лакейской милостивого графа Гувона. Под слоями грязи, наросшей в мастерской гравера, в лакейских графини Верселис и графа Гувона, скрывалась пылкая и благородная душа, жаждавшая правды, добра, жертвы. «В эту пору его жизни, – пишет лучший его биограф, Джон Морлей, – трудно бы было найти человека, который меньше его был бы способен возбудить симпатии к себе, вызвать участие к своей судьбе. Для этого надо было быть наблюдателем, глубоко изучившим тайные изгибы человеческого характера; надо было предугадать в этом скрытном, чувственном, неусидчивом и мечтательном мальчике те душевные силы, которые некогда разольют пламя по целому свету». Доброе, отзывчивое сердце Луизы Варанс постигло это «нечто» в юном Жан-Жаке, – нечто, столь малопостижимое мудрецами. Ей мир обязан сохранением этой хрупкой организации, которая могла бы и не выдержать, если бы нежная привязанность прелестной женщины не дала отдыха измученному юноше и не приготовила его к новым, еще более тяжелым испытаниям.

С 1729 по 1740 год, с небольшим десять лет, продолжалась с некоторыми перерывами совместная жизнь Руссо и Варанс. Сначала это было романтическое, идеальное обожание с его стороны и нежная, почти материнская привязанность с ее. Ему было семнадцать, ей – тридцать лет. Потом, когда юноша превратился в здорового, пылкого и нежного молодого человека, симпатия перешла в горячую взаимную любовь, которая дала им несколько лет безмятежного счастья. Причиной разлуки стало новое увлечение легкомысленной, сумасбродной, но всегда искренней и великодушной Варанс. Расскажем вкратце главнейшие события этого сравнительно мирного и спокойного периода в жизни Руссо.

Варанс первоначально составила план сделать из юноши священника и уговорила его отправиться для этого в семинарию, но эти планы были не по душе Жан-Жаку. К тому же и преподаватели находили его малоспособным. Это облегчило Руссо задачу уговорить свою покровительёницу дозволить ему посвятить себя музыке. Он был определен в хор певчих в Аннеси и попал под руководство регента Леметра, тонкого знатока музыки, отличного преподавателя, но необузданного и беспорядочного человека. Руссо, всегда любивший музыку, многим обязан Леметру, и, по своему обыкновению, он горячо привязался к учителю. Когда же последний поссорился с настоятелем костела и тайно скрылся из Аннеси, Руссо последовал за ним с благословения Варанс, которая, по-видимому, имела свои причины временно удалить своего любимца. Ей предстояло путешествие в Париж с какими-то таинственными политическими поручениями. Руссо, однако, оставил Леметра в Лионе и возвратился в Аннеси, но уже не застал баронессы. Некоторое время он жил у нее в квартире, предавался уединенным прогулкам, наслаждался роскошной природой этого края и даже чуть не увлекся двумя молоденькими девушками, встреченными им на прогулке. Однако Варанс не возвращалась, и квартира ее пустела. Последняя прислуга, молодая горничная баронессы, оставила квартиру и решила отправиться домой, к родителям, которые жили в Бернском кантоне. Жан-Жак охотно принял ее предложение проводить ее на родину. Он любил пешеходные странствования, а в настоящем случае и перспектива увидеть родину и отца склоняла его к тому же. Побывав у отца в Нионе, он затем поселился в Лозанне и занялся преподаванием музыки, к чему был слишком мало подготовлен.