Противник продолжал продвигаться в направлении Харькова, но не так быстро, как в первые дни войны. Хотя и небольшими силами, однако мы давали отпор. На Харьковском направлении командовал 38-й армией генерал Цыганов[63], тучный человек с причудами. Я рассказывал о нем Сталину, и Сталин иной раз за обедом возвращался к одному случаю, происшедшему с этим генералом. Когда противник угрожал Харькову, Цыганов вышел на дорогу, по которой отступали наши войска, поставил стол, на нем - самовар и стал пить чай. К нему подбежали и говорят, что фашисты подходят к этому месту. А он - ни шагу назад. Потом он говорил, что таким способом старался внушить уверенность своим бойцам. Следовательно, никакой особой опасности нет. Довольно своеобразный, я бы сказал, метод убеждения в неприступности обороны. Несмотря на это, противник продвигался на восток. Помню те месяцы: дождь, слякоть - условия, тяжелые для использования противником его техники.

У нас к тому времени боевой техники было мало. Мы ремонтировали танки, а их у нас забирали. Вот мы и пользовались тракторами. Потом нам дали легкие танки Т-50. Это очень даже легкие танки: броня не свыше 20 мм толщины, а может быть, даже меньше. Одним словом, немцы без особых затруднений уничтожали эти танки своей артиллерией. Мы получили приказ подготовить Харьков к эвакуации и сосредоточили все усилия на том, чтобы вывезти станочное оборудование тракторного завода. И нам удалось это, хотя не берусь сказать, что вывезли абсолютно все оборудование. Вряд ли такое вообще когда-нибудь удавалось, но мы действительно очистили все пролеты Харьковского тракторного и вывезли его станки на восток. Там наша промышленность использовала эти станки для того, чтобы организовать производство боевой техники. Потом мы получили приказ уже с конкретными сроками оставления Харькова, Купянска и отступления к Дону. Не помню сейчас, на какой рубеж, но мы действовали согласно плану Генерального штаба. Когда мы оставили Харьков, все эшелоны скопились в Купянске.

Мы с Тимошенко тоже расположились в вагонах. Не знаю, почему противник не воспользовался и не разбомбил там все. Если бы налетели бомбардировщики, то не знаю, что бы там осталось. Может быть, немцы уже были истощены или, самое главное, поставили задачу захвата Москвы и повернули все силы, которые были в их распоряжении, туда. Гитлер считал, что с захватом Москвы он закончит войну и добьется капитуляции СССР. Когда наши войска оставили Харьков и отошли к Северскому Донцу восточное Харькова, мы далее не чувствовали давления противника. Он, заняв Харьков, тоже вышел передовыми отрядами к Донцу и стал занимать оборону, не пытаясь продвигаться вперед.

Мы подумали: зачем же нам отступать дальше, как было указано в директиве, если противник нас не преследует? Тогда мы обратились в Москву с предложением организовать оборону по Донцу и не отступать дальше. Ну, конечно, мы получили подтверждение своим предложениям. Мы же перенесли свой штаб в Валуйки, вылезли из вагонов и расположились в крестьянских хатах. Осень 1941 г. на Украине была очень дождливой. Грязища была невероятной, просто непролазной. Сложились особенно трудные условия для наступавшей стороны (когда армия отступает, бездорожье в какой-то степени затрудняет продвижение противника и, я бы сказал, облегчает оборону). Потом рано выпал снег и ударили довольно сильные морозы. Мы стали готовить по Донцу оборону. Чувствовали, что противник устраивается тут на зиму и, в свою очередь, строит зимнюю оборону. Об этом нам доносила наша войсковая разведка и перебежчики - наши люди, которые проживали на занятой противником территории.

После гибели Туликова нам прислали начальником штаба молодого, очень интересного, ученого и умного генерала Бодина[64]. Я полюбил этого человека за его ум, за ясное понимание им обстановки. Он был интересен и как человек, и как военнослужащий. Мне нравилось и то, что они сдружились с Баграмяном. Я питал к Баграмяну с самой нашей первой встречи большую симпатию. А теперь оба они работали дружно. Трезвые были люди. Трезвые и по части питейных дел, и умом, разумным пониманием военной обстановки. Помню, как однажды пришли ко мне Бодин с Баграмяном изложить свою точку зрения относительно потери нами Ростова. В то время Юго-Западный фронт действовал под командованием маршала Тимошенко.

Он же был и командующим войсками всего Юго-Западного направления, и ему было подчинено поэтому командование Южного фронта. Я тоже являлся членом Военного совета Юго-Западного направления и одновременно Юго-Западного фронта. Это я говорю для того, чтобы было понятно, почему Бодин и Баграмян докладывали мне по вопросу о Ростове. Ростов всегда лежал в полосе Южного фронта, созданного еще в начале войны. Начали они доказывать с цифрами в руках, что противник занял Ростов в результате очень неграмотного, никчемного командования войсками Южного фронта. Южный фронт располагал такими силами, которыми он мог не допустить захвата Ростова и отбить натиск противника. Ростов заняла тогда танковая армия под командованием немецкого генерала Клейста[65]. Он занимал высокое положение среди немецких генералов по умению вождения танковых войск. Такая о нем шла слава. Бодин и Баграмян говорили: "Мы считаем, что, несмотря на то, что у нас сейчас очень слабые силы, можно собрать их в ударный кулак, сконцентрировать его в направлении Ростова и ударить по Клейсту. Можно освободить Ростов. Мы совершенно убеждены в осуществимости этого, но при одном условии: чтобы операцию эту проводил бы не командующий Южным фронтом, а маршал Тимошенко. Мы маршалу своих соображений не докладывали. Хотели сначала изложить свои соображения вам, с тем чтобы вы поставили этот вопрос на Военном совете".

Не помню, почему они не пошли сразу к Тимошенко. Может быть, в это время Тимошенко выпивал? Он довольно изрядно выпивал (Бог его знает, чем это объяснить). Насколько я смог разобраться в их доводах и понять их - убедился, что они рассуждают реально и такая возможность у нас, видимо, есть. Надо было эту возможность использовать, тем более в столь тяжелое время. Пока еще не было случая, чтобы мы, сдав противнику какой-то крупный город, потом отбили его. Это имело бы не только военное, но и большое политическое значение как для наших войск, так и для гражданского населения. Важно было показать, что Красная Армия тоже может наносить удары. Тут представлялся хороший случай, на котором можно было конкретно продемонстрировать эту возможность и выбить противника из Ростова. И я заговорил об этом с Тимошенко. Тимошенко хорошо принял предложение и ответил: "Да, давайте поставим вопрос, послушаем Бодина и Баграмяна. Пусть они нам доложат". Они, докладывая, предложили, откуда и какие соединения взять и куда направить главным образом, оттуда же. с Южного фронта, чтобы сконцентрировать удар по Ростову, оголив при этом некоторые участки, на которых, как мы считали, противник будет продолжать занимать оборону. Доложили в Москву.

Москва санкционировала эту операцию. Подготовительная работа была проведена. Подтянули и перебросили туда все, что могли: и боеприпасы, и артиллерию, и танки, какие у нас тогда были. Пришел день, на который мы назначили наступление. Мы улетели с Тимошенко на юг и расположились в каком-то населенном пункте под Ростовом. Началась операция. Но задачу, которую мы поставили, сразу решить не смогли. Противник оказал упорное сопротивление, а у нас не имелось достаточно сил, чтобы вынудить его оставить Ростов. Мы вынуждены были прекратить наступление, с тем чтобы не истреблять свои войска. Однако не отказались от операции, а прервали ее на какое-то время, чтобы подтянуть новые войска, взяв их с отдельных участков Южного фронта. Все-таки мы верили, что сможем освободить Ростов. Прошло еще какое-то время, и операция продолжилась. Мне очень нравилась распорядительность Тимошенко. Он, как говорится, блеснул при проведении этой операции толковым использованием войск и умением заставить людей выполнять приказы. Ростов мы взяли![66].