— Никак нельзя. Ни одного свободного номера.

— Были утром, — сказал Горелль. — Я справлялся по телефону.

— Мы не можем предоставить вам номера, — ответил швейцар.

— Почему?

— Директор сказал — нет. Он сказал — нельзя.

— Почему? Что мы не заплатим, что ли? — спросил Тэп.

— Директор сказал, что номера нужны для других джентльменов.

— Да ну его к чертям!

— Нет, нет, ничего не выйдет! Он сказал — нельзя.

— Мистер Лоусон у себя в номере?

— Не знаю.

— Черт возьми, так узнайте! — сказал Тэп.

— Его нет! — не задумываясь, отрезал швейцар.

— Идем, Тэп. Ты же видишь, мы здесь нежеланные гости.

— Мы зайдем к Лоусону.

— Кто он такой?

— Военный корреспондент.

Они направились к лифту. Швейцар что-то крикнул им вслед. Он хотел сказать, что посторонним не разрешается подниматься, но дверь лифта уже захлопнулась.

Лоусона дома не оказалось. Тэп пошел за горничной и попросил ее открыть номер. Она явилась, полная, красивая, с обручальным кольцом на пальце. Открыв дверь, она улыбнулась и сказала:

— Инглизи. — Потом по-французски: — Мсье Лоусона нет.

— Да, — сказал Тэп. — Но нам нужна ванна. Ванна! — Он указал на ванную комнату.

— А… для всех? — спросила горничная по-французски.

— Да. Конечно. Для нас всех.

Она сказала еще что-то по-французски.

— Что она говорит? — осведомился Тэп. Он уже снимал башмаки.

— Она пошла за полотенцами, — сказал Ричардсон.

— Отлично. — Тэп пустил воду и начал раздеваться. — Вечером я уйду в «Аргентину». Чур, я первый, — сказал он.

Квейль уселся на низкой кровати и окинул взглядом комнату. На зеркале в одном углу зеленым, синим и черным карандашом было нарисовано лицо. Рисунок был сделан мягким карандашом, который хорошо ложится на стекло. Карандаш был положен густо, чтобы придать рисунку рельефность, но местами сквозь рисунок просвечивало стекло, и отраженный свет делал нарисованное лицо еще более рельефным и выразительным. На стенах висели огромные карты Греции, выпущенные военным министерством, а над письменным столом перспективная карта Албании. На столе стояла портативная пишущая машинка, рядом лежало несколько папок. В книжном шкафу были книги на немецком, французском и английском языках. Квейль вытащил книгу под названием «Ссыльные на Архипелаге».

Горничная вошла с охапкой полотенец, подала их Тэпу вместе с мылом и вышла.

— Кто он, этот военный корреспондент? — спросил Квейль.

— Американец, — сказал Горелль. — Состоит при армии.

— Что за птица?

— Гм… Вроде тебя. Но ничего парень. И говорит, как ты.

Тэп уже сидел в ванне. Горелль и Вэйн достали с полки журналы. Ричардсон, курчавый здоровенный малый со спокойными движениями, пробовал настроить радио. Тэп вылезал из ванны, когда в комнату вошел высокий белокурый мужчина в военной форме цвета хаки. Он на миг остановился в недоумении, но тут раздался голос Тэпа:

— Хэлло, Лоусон! Мы арендовали вашу ванну.

— Пожалуйста, — сказал Лоусон.

— Это Джон Квейль. Наш командир звена, — представил Тэп.

— Очень рад, — сказал Лоусон.

Он увидел худощавого, крепко сложенного молодого человека, стоявшего перед ним в несколько принужденной позе. Лоусон бросил беглый взгляд на его лицо, которое могло бы показаться бесцветным, если бы целое не распадалось на отдельные характерные черты: резко очерченный нос, правильные линии лба и подбородка. Глаз Квейля почти не было видно, — так глубоко они сидели под надбровными дугами. Верхняя губа у него была тонкая и невыразительная, но нижняя полная, и подбородок хорошо очерчен. В заключение Лоусон отметил шелковистые темные волосы, мягкие, но не очень взъерошенные. Все это ему понравилось с первого взгляда, понравилась и слабая улыбка, которая появилась на губах Квейля, когда они обменивались рукопожатием. Тэп представил и остальных, и Квейль уселся в низкое кресло.

— Вы американец? — спросил Квейль Лоусона.

— Самый настоящий. Вы, вероятно, знали нашего Энсти?

Квейлю не пришлось напрягать намять. Нетрудно было вспомнить Энсти. Это был американский летчик, вступивший в восьмидесятую эскадрилью: слишком пылкий и необузданный для полетов на «Гладиаторе», он кончил тем, что врезался в строй двенадцати неприятельских самолетов и погиб, предварительно протаранив одну «Савойю».

— Да. А вы его знали? — спросил Квейль.

— Мы вместе учились.

— Вы, значит, тоже со Среднего Запада?

— Да.

— Энсти всегда сердился, когда говорили, что там задают тон изоляционисты.

— Я тоже обижаюсь на такие разговоры. У нас есть, конечно, изоляционистская прослойка… Ну да черт с ними!

— Куда вы собираетесь вечером, Лоусон? — спросил Тэп, застегивая куртку.

— Никуда. Вечером мне, вероятно, придется сражаться с цензурой.

— Присоединяйтесь к нам. Мы все идем к «Максиму».

— Я могу заглянуть туда попозже, — сказал Лоусон.

— А ты как, Джон?

— Я тоже зайду позднее. Вы не ждите меня.

Лоусон сел за небольшой письменный стол, заложил лист бумаги в машинку и начал печатать. Ричардсон уже вышел из ванны — его место занял Горелль. Пока они по очереди совершали омовение, а Лоусон стучал на машинке, Квейль сидел и читал. Когда Вэйн вышел из ванной, Тэп, Ричардсон и Горелль, занимавшиеся перелистыванием журналов, встали.

— Спасибо за ванну, Уилл, — сказал Тэп, обращаясь к Лоусону.

— Не за что. Всегда рад.

Они еще раз поблагодарили его и вышли.

— Значит, ждем тебя, Джон, — напомнили они Квейлю.

Квейль кивнул головой и встал. Он спросил Лоусона, можно ли ему тоже принять ванну. Лоусон, продолжая писать, рассмеялся и сказал:

— Валяйте!

Квейль принял ванну, вытерся последним сухим полотенцем, бросил все полотенца в корзину и стал одеваться. Лоусон уже кончил печатать, когда он вышел из ванной.

— Сегодня вылетали? — спросил Лоусон.

— Да.

— Удачно?

Квейль запнулся.

— Не беспокойтесь, — сказал Лоусон, — все равно цензура не пропустит.

— Мы должны остерегаться неточностей, — сказал Квейль. — Мы сбили две «Савойи».

Этот белокурый американец понравился Квейлю с первого взгляда, как и Квейль ему.