Здоровье Гиммлера оставляло желать лучшего, и он никогда не расставался с лечащим врачом, а также массажистом, которым доверял больше, чем кому-либо из своих приближенных.

В интимной жизни Гиммлер избегал излишеств, и не потому, что считал их аморальными: просто он опасался за свое здоровье.

Страх, который Гиммлер испытывал перед Гитлером, выражался в самой бесстыдной, унизительной форме. Даже Кейтель, получивший среди свиты фюрера прозвище «Лакейтель», говорил, что каждый раз, когда Гиммлер выходит из кабинета фюрера после очередного разноса, он испытывает брезгливость и омерзение, передавая в дамские, выхоленные дрожащие пальцы рейхсфюрера стакан с водой.

Именно эта рабская трусость Гиммлера внушала фюреру уверенность в том, что его избранник более предан ему, чем Гейдрих.

Но, пресмыкаясь перед фюрером, Гиммлер, скользкий и гибкий, как очковая змея — во внешнем облике его даже обнаруживалось сходство с этим брюхоногим пресмыкающимся, — унаследовал многие черты своего предшественника, правой рукой которого он был в течение продолжительного времени.

За долгие годы Гиммлер привык находиться в подчинении у более сильного, а Гейдрих, несомненно, был таковым. Но, став главой службы безопасности Третьей империи, Гиммлер оказался еще более страшной фигурой, чем Гейдрих. Он настолько боялся вызвать недовольство фюрера, что руководствовался в своей деятельности лишь одним — стремлением предугадать его желания. Поэтому он иногда допускал в своем палаческом усердии такие излишества, что изредка даже Гитлер вынужден был выражать удивление чересчур поспешной исполнительностью своего главного помощника.

Обычно Гиммлер обезоруживал фюрера, приводя в доказательство своей правоты какую-нибудь случайно оброненную тем фразу или цитату из речи, исходя из которых он будто бы и подписывал приговоры.

Фюрер любил тех, кто подбирал каждое оброненное им слово и провозглашал его незыблемым параграфом нового закона. И Гиммлер сумел разгадать эту его слабость.

Но чем больше он общался с Гитлером, тем больше замечал в нем черт, свойственных его бывшему шефу Гейдриху, а значит, и ему самому. И постепенно в сердце Гиммлера закрылась тайная зависть к Гитлеру: ведь он сам мог стать первым человеком империи. Роль второго уже не устраивала.

Больше всех других Гиммлер приблизил к себе Вальтера Шелленберга. Доверять ему он стал после того, как окончательно убедился, что у этого молодого человека существуют незыблемые и твердые правила поведения. Шелленберг служит не рейху, не Третьей империи, не нацистской партии, не фюреру даже. Он служит только одному определенному человеку, на которого возлагает все свои надежды. Он ревностно и преданно трудился на пользу этому человеку и, лидируемый им, в награду за самоотверженную преданность получал из его рук свою долю власти.

Таким человеком был для него Гиммлер.

Шелленберг, будучи неглупым политиканом, был невысокого мнения о достоинствах Гиммлера и отлично понимал всю низость его натуры. Но он знал, что пост начальника службы безопасности Третьей империи занимает кандидат в новые фюреры. Он держит в своих руках все тайные нити управления империей, а прочность тотального режима диктаторской власти зиждется на разветвленной и всеохватывающей системе секретных служб с ее силами подавления.

Еще в 1939 году Шелленберг вместе с небольшой группой сообщников завязал контакты с английской разведкой. Выдавая себя за враждебных режиму немецких офицеров, они сумели установить связь с английскими официальными кругами и, заинтересовав их заговором против Гитлера, намеревались проникнуть в высшие сферы иерархии английского правительства. Гитлер одобрил эту идею, а английские коллеги заверили Шелленберга, что в ближайшее время в Голландию для встречи с ним прибудет из Англии высокопоставленный официальный представитель. Это также было известно Гитлеру.

8 ноября, за несколько часов до взрыва бомбы в Бюргербраухеле, где инсценировалось покушение на фюрера, Гейдрих внезапно дал указание прекратить секретные переговоры с английской разведкой. Английские офицеры связи были схвачены и переброшены в Германию.

Операция удалась в том смысле, что Гитлера немецкая пропаганда стала превозносить как божественную личность, которой покровительствует само провидение, англичан изобразили инициаторами неслыханного преступления, а Голландия была скомпрометирована. И все это вместе послужило как бы прелюдией к тому, чтобы породить у немцев энтузиазм перед планами широко задуманной войны.

Но подобные «подвиги» Шелленберга остались в далеком прошлом.

Под ударами Советской Армии кренилось и падало здание фашистской империи. Войска союзников высадились на материке. Руководители рейха, в том числе и сам Гитлер, лихорадочно вели с англичанами и американцами тайную дипломатическую торговлю. Каждый из них, предлагая себя в качестве главы новой империи, обязывался продолжать войну с СССР и требовал поддержки от Англии и США. Расходились лишь в том, какие формы примет капитуляция Германии перед Западом и какую часть своей военной добычи она должна уступить.

Все дни Шелленберг проводил с Гиммлером, воодушевляя и подталкивая его на решение стать преемником Гитлера, и вел в Стокгольме переговоры с представителями тайной дипломатии Англии и США уже от лица будущего, нового фюрера. Некоторых из этих представителей Шелленберг привозил в штаб-квартиру Гиммлера в Хоенлихен, где можно было в полной безопасности договариваться с рейхсфюрером.

Для успешного завершения этой деятельности бригаденфюреру необходимы были люди, которые могли бы преданно, надежно и быстро выполнять любые его поручения.

Альфред Фаергоф должен был отобрать нескольких человек из состава особой личной группы при Вальтере Шелленберге.

Иоганн Вайс своим стоическим поведением в тюрьме засвидетельствовал безусловную преданность Шелленбергу. Но принять окончательное решение Фаергоф не торопился. Чем больше нравился ему Вайс, тем более подозрительными казались его сдержанность и то достоинство, с каким он держал себя. Фаергоф был принципиально убежден, что чем благородней оболочка человека, тем больше скрывается за ней дряни. Его опыт подсказывал: чем подлее человек, тем тщательнее он стремится соблюдать все внешние правила приличия и нравственности.

В один из вечеров Фаергоф пригласил Вайса покататься с ним в лодке на Ванзее и, наблюдая, как тот гребет, спросил, не был ли он моряком. Вайс сказал, что прежде жил в Риге и часто выходил в море со своим другом Генрихом Шварцкопфом.

Фаергоф заявил презрительно:

— Племянник Вилли Шварцкопфа? Оберштурмбаннфюрера, у которого открылся талант лабазника? Я думаю, он хорошо наживается на хозяйственной работе в СС.

— Вилли Шварцкопф — старый член партии, — возразил Вайс.

— Поэтому он и успел нахватать себе столько ариезированного имущества, что стал богачом!

— Он живет очень скромно.

— Где?

— В своей личной канцелярии.

— А вы были в его новом особняке?

— Я дружу только с Генрихом.

— Напрасно. Друзей следует выбирать не по влечению сердца, а по тому месту, которое они занимают в империи.

— Но я не смею предложить свою дружбу фюреру, — усмехнулся Вайс.

Фаергоф расхохотался, но глаза его остались холодными. Внезапно он спросил требовательно:

— Вы действительно готовы были отдать жизнь за Шелленберга, когда находились в тюрьме?

— А что мне еще оставалось? — в свою очередь задал вопрос Вайс. — Я предпочел быть повешенным за преданность Шелленбергу, чем за то, что не сохранил преданности ему.

— Это вы хорошо сказали, — одобрил Фаергоф. — А то, знаете, личности, щеголяющие в одеждах героев, не внушают мне доверия. В этом всегда есть что-то противоестественное. Еще вопрос: вы были знакомы с Хакке?

— Да.

— Что вы о нем можете сказать?

— Болван.

— Ну а подробнее?

— Если вы о нем знаете что-нибудь другое — пожалуйста!..

— А что именно вы о нем знаете?