— Почему же в таком случае вы решили, что у нее депрессия, а не физический недуг?

— Дело в том, что у нее был прекрасный, прямо-таки волчий аппетит. По словам мистера Филмора, она ужасно много ела, можно сказать, за двоих. Блюда из ресторана ей носили не только днем, но и ночью: мясо, пироги, сладкое, мороженое, выпивку.

— Она много пила?

— Немало. Алкоголики, правда, так много не едят. — Брох загадочно, со знанием дела улыбнулся. — Может быть, она страдает обжорством?

— Может быть, — согласился я. — А может быть, она просто была не одна в номере.

— Правда? — Он вскинул брови. — А мне это даже в голову не приходило. Да, не исключено. Так вот почему она никого к себе не пускала?

Этот вопрос я оставил открытым. Несмотря на дрожь в руках, доктор быстро и ловко промыл мне рану и наложил швы. Шесть швов. Уложив инструменты в саквояж, он сообщил, что у меня, скорее всего, сотрясение мозга, и взял с меня слово, что я несколько дней пролежу в постели. Я заплатил ему двенадцать долларов и намекнул, чтобы он не сообщал о происшедшем в полицию. Доктор не возражал.

После его ухода я отправился спать и пробудился от кошмарных снов, когда за окном было уже утро. Проснувшись, я позвонил администратору и после долгих переговоров попросил позвать к телефону Джерри Дингмена.

— Я только что сменился с дежурства, мистер Уичерли.

— Если можно, я еще на несколько минут задержу тебя. Ресторан в соседнем доме уже открылся?

— Наверно.

— Тогда принеси мне, пожалуйста, три яйца, порцию ветчины, горячих пирожков, кофейник черного кофе и платяную щетку.

Старик отправился в ресторан, а я решил до завтрака принять горячую ванну. Когда Джерри постучал, я уже вылез из воды и вытирался. Накинув полотенце, я выбежал из ванной и открыл ему дверь. Пока я завтракал, старик сидел на кровати и чистил мой костюм.

В глаза бил яркий солнечный свет, а в ушах звучал старый блюз, где почему-то фигурировало имя Фебы. Она мне снилась, но о чем был сон, я забыл.

— Вам лучше? — спросил Джерри, когда я кончил завтракать.

— Мне никогда не было так хорошо, — соврал я.

— Вкусно было?

— Очень. — Я положил на поднос доллар, потом еще один. — Скажи, кто, кроме тебя, носил миссис Уичерли еду из ресторана, когда она не вставала с постели?

— Сэм Тодд, обычно он днем дежурит. Сэм был потрясен, сколько ваша жена ела. Я, кстати, тоже. Где-то около полуночи она имела обыкновение заказывать себе здоровенный бифштекс, иногда два.

— И одна все съедала?

— Дочиста тарелку вылизывала. А жареной картошки даже по две порции брала.

— А в ее номере не могло быть человека, с которым бы она делилась?

— Говорю же, я лично ни разу никого не видал. Просто у лее аппетит был волчий, а может, она переболела, а после болезни сами знаете, как есть хочется.

— И все же мог кто-то еще жить у нее в номере?

— Мужчина, что ли?

— Или женщина.

— Пожалуй, — сказал он, подумав. — Когда она сидела запершись, то меня к себе никогда не пускала. Обычно я ставил поднос у дверей и уходил, а она сама его потом забирала. Бывало, я ее по пять-шесть дней не видал. Позвонит прямо из номера администратору и заказывает все, что ей нужно, по телефону.

Я взял с кровати пиджак и снова вынул из внутреннего кармана фотографию Фебы.

— Ты никогда не видел в ее комнате эту... мою дочь?

Старик поднес цветную фотографию к окну и долго ее разглядывал, покачивая головой.

— Нет, сэр, в отеле я ее не видал. Такую хорошенькую девушку я бы обязательно запомнил. Миссис Уичерли, мне кажется, когда-то очень была на нее похожа. Пока толстеть не начала. Правильно я говорю? — Он осекся и испуганно взглянул на меня. — Простите, я не хотел вас обидеть.

— Понимаю.

— Вы-то ее вчера нашли?

— Не будем об этом, ладно, Джерри?

— Просто интересно, кто это вас так обработал.

— Мне и самому интересно. Как ты думаешь, горничные уже начали уборку?

— Должны были.

Старик ушел немного обиженный тем, что я скрыл от него свое ночное приключение. А я оделся и спустился на третий этаж. В коридоре перед открытой дверью в комнату номер 323 стояла корзина с грязным бельем. За дверью гудел пылесос.

Смуглая горничная с волосами цвета свежего асфальта стояла ко мне спиной, и, когда я к ней обратился, она от неожиданности подпрыгнула.

— Да, сэр?

— В этом номере последние две недели жила моя жена. Вы здесь каждый день убираете?

— Каждый, если только постояльцы меня внутрь пускают. — Она выключила пылесос и угрюмо уставилась на меня, словно я ее в чем-то обвинял. — Что-то пропало?

— Нет, нет. Просто швейцар Джерри говорит, что на прошлой неделе жена несколько дней подряд никого к себе не впускала.

— Да, верно. — Горничная кивнула. — Я даже за нее беспокоилась.

— Почему?

— По-моему, ее околдовали, — совершенно серьезно ответила она. — У моей сестры Консуэло было то же самое, когда мы еще в Салинасе жили. Сестра приставила свою кровать к дверям и никого в спальню не пускала. Целыми днями сидела взаперти и ни с кем не разговаривала. Мне неделю пришлось на кухне спать. Слава богу, удалось найти curandero[5], и он снял с сестры колдовское наваждение.

— А кто-нибудь еще, кроме моей жены, в этом номере жил? — спросил я, с трудом дослушав эту увлекательную историю до конца.

— Из живых — никого, — ответила, перекрестившись, горничная.

— Как вас прикажете понимать?

Она не ответила — вероятно, испугалась моего резкого тона.

— Вы видели в комнате кого-то еще, вообще что-нибудь необычное? — спросил я помягче.

— Нет, видеть не видела.

— А слышали?

— Она плакала. Я слышала, как она плакала. Я хотела зайти утешить ее, но побоялась.

— А чужих голосов за дверью не слышали?

— Чужих — нет, только ее голос.

— Говорят, она заказывала в номер очень много еды, на двоих бы хватило.

— Да, я потом уносила грязные тарелки. Она их каждое утро в коридор выставляла.

— А зачем, как вы думаете, ей было столько еды?

— Их кормить, — прошептала горничная. Ее глаза под густыми черными бровями сверкнули, точно раскаленные угли. — Они ведь голодные, когда возвращаются обратно.

— О чем вы, миссис...

— Тонна, зовите меня просто Тонна. Вы, наверно, считаете меня дурой, но ведь я имела дело с душами умерших. Пока я их не накормила, они целых семь дней не давали Консуэло ни спать, ни есть, ни разговаривать. Curandero сказал, чтобы я их накормила, и Консуэло опять стала моей сестрой.

Все это говорилось вполголоса, чтобы души умерших, не дай бог, ее не услышали. Горничная украдкой покосилась на окно, где на грязном стекле по-прежнему красовалось имя Фебы. В этот момент, несмотря на то что за окном стоял белый день, я готов был поверить в переселение душ.

— Значит, вы думаете, она кормила привидения?

— Не думаю, а знаю.

— Откуда же вы знаете, Тонна?

Она взялась за маленькую золотую серьгу.

— У меня ведь есть уши. Я сама слышала, как она разговаривала с мертвыми. Я под дверью не стою, не думайте, — она плакала так громко, что в коридоре слышно было.

— И что же она говорила?

— Оплакивала убитых.

— Убитых?! Ты слышала это слово?

— Да, она что-то говорила об убийстве, смерти, крови, о каких-то еще ужасах.

— Попытайтесь вспомнить, о чем именно шла речь.

— Не могу, я слышала только отдельные слова. Мне было страшно. Ведь когда души мертвых возвращаются на землю, они вселяются во всех, кто их ждет. Я убежала и заперлась в бельевой.

— Когда это было?

— Шесть или семь дней назад. — Горничная начала загибать пальцы. — Нет, шесть. Это было накануне Епифании — в это время с душами мертвых лучше не связываться.

— А она говорила, кто умер?

— Нет, но голос у нее был очень несчастный. Может, у нее скончался кто-то из близких? Сын или дочь? — Вид у Тонии был озадаченный.