И действительно, каждый раз после того, как Писарев видел этот сон, его ждала удача.

Он потянулся за сигаретой, продолжая улыбаться, но потом вспомнил вчерашний вечер, когда вернулся в театр, и там уже никого не было, и он заказал разговор с Прикопьевыми в Гагре (у них всегда останавливалась Лида с мальчиками), и услыхал глухой Лидии голос, и сразу же представил себе ее заплаканное лицо, он до сих пор очень любил ее лицо, потому что все в ней изменилось, кроме лица, и поначалу долго не мог понять ее, потому что она повторяла одно и то же:

- Господи боже мой, господи, ну за что же, боже ты мой, за что?!

Он подавил в себе желание объяснить ей, отчего все это случилось, но понял, что этого сейчас нельзя говорить, и не оттого, что не всякая правда нужна человеку, пожалуй, что все ж таки всякая, только нужно точно знать время, угодное для того, чтобы ее открывать.

- Лида, не надо, - сказал он мягко. - Возьми себя в руки и объясни, что случилось. Меня вызывали в милицию, что-то рассказали, но я до сих пор не могу толком понять...

- Что ты не можешь понять?! Ну, что ты не можешь понять?! Я не хотела зависеть от тебя, ясно?! А мальчики очень тебя любят! И они хотят, чтобы ты с ними какое-то время жил в Москве в квартире. А куда мне деваться? Я мечтала купить себе половину какой-нибудь дачи, чтоб уезжать туда и быть там, непонятно разве?! Они сказали, что уйдут из дома, если я решу устроить свою жизнь! Отцам можно все, только матерям ничего нельзя!

- Лида...

- Что "Лида"?! Ну, что?! Дед подарил мне это колье, разве непонятно?! И это была моя надежда, единственная надежда! Мне сорок семь, жизнь прожита, у тебя дело, а у меня было одно дело - растить мальчиков, а теперь они выросли и им нужен ты, а что ж мне теперь делать? Что?!

- Лида...

- Что "Лида"?! Что?!

- Эту штуку найдут, только ты не плачь, не рви сердце мальчикам...

- А мне можно?!

- Лида, не надо так... Я готов тебе помочь, чем только могу... Я завтра поговорю с Митей Степановым, у него много друзей в уголовном розыске, он позвонит, я обещаю тебе... Лида, пусть это будет самым большим горем в твоей жизни. Мальчики здоровы, это ведь главное... Представь себе только, если бы что-нибудь случилось с Васькой или Димкой, ты только представь себе на минутку...

Лида перестала плакать, долго сморкалась, потом спросила:

- Кому будет звонить Митька?

- Генералу Усову, -солгал Писарев, -это самый большой человек в розыске. Он завтра едет к нему с утра...

- Ты объясни Митьке, что я отдала эту проклятую штуку моей подруге, оттого что в магазине не брали на комиссию, только оценили...

- Неужели ты не могла откладывать каждый месяц из тех денег, что я тебе давал, на эту самую дачу?

- Ты на рынок ходишь? Так сходи посмотри, сколько стоит зелень! И позвони по объявлениям в газете, спроси, сколько стоит дача. Откладывая, я б ее смогла купить в девяносто лет!

Писарев засмеялся и услышал, что Лида тоже смеется сквозь слезы; на сердце у него полегчало; он увидел ее очень явственно, и сердце его сдавила жалость.

- Как у тебя с деньгами? - спросил он. - Что-нибудь осталось? -- Я одолжила у Любы.

- Сколько?

- Двести.

- Я достану... Я вышлю тебе телеграфом сегодня же... Дай мне, пожалуйста, мальчиков.

Они, видимо, стояли рядом с матерью, потому что он сразу же услыхал Васькин голос:

- Пася, ну как ты?

- Прекрасно, Вась! Мне дали театр!

- Да ну?!

- Честное слово!

- Значит, ты теперь худрук и главный режиссер?

- Выходит, так...

- И будешь ставить, что придумали?

- Да.

- Поздравляю, пася... А у мамы видишь что вышло...

- Как это произошло?

- Дине "куклу" сунули... Сверху деньги, а внутри бумага... Ты поможешь маме?

"Он считает, что я все могу, - подумал Писарев. - Но я ведь тоже считал папу всемогущим. Потому у отцов и рвутся сердца, что они не могут выполнить все желания детей".

- Конечно, помогу, Вась... Только ты объясни маме, что это быстро не делается. Милиция должна работать постепенно, чтобы не спугнуть вора... Это вопрос месяцев, а не дней. Постарайся успокоить маму...

- Хорошо, пася... Как ты себя чувствуешь?

- Прекрасно. Димка далеко не плавает?

- Я не позволяю...

- Он рядом?

Димка очень любил мать, к отцу относился особо, с каким-то недетским интересом; ревновал ко всем актрисам; больше всего любил животных, кормил всех собак и кошек во дворе; подбирал на улицах больных голубей, приносил их домой, лечил, потом отпускал; ворона, у которой было перебито крыло, прилетала потом на балкон месяца два кряду. '

- Але, - услыхал Писарев писклявый Димкин голос и представил его себе толстого, конопатого, голубоглазого, маленького еще, а потому принадлежного ему телесно; потного, пахнет детством, если прижаться лицом к его шее; мальчик не любил этого, стыдился, можно было целовать его, только когда спал. Вася утешал отца: "Это пройдет, пася, я был таким же, правда, у него возраст такой, он только за маму боится, ты для него мужчина, он считает, что ты сильный, поэтому он и не беспокоится о тебе..."

- Димуля, как ты?

- Знаешь, у Джульки, соседской собаки, щенки открыли глаза на десятый день, это невероятно, я веду наблюдение, правда, не начал еще записывать в тетрадку, дядя Коля сказал, что катранов в море больше нет, но и барабуля тоже отчего-то перевелась, а в горах уже пошли грибы, дядя Коля обещал отвезти на мотоцикле, у него теперь "Ява" с коляской...

Он всегда выпаливал новости через запятую, словно боясь, что отец задаст вопрос, главный для него вопрос, и на него надо будет однозначно ответить...

Поди ж ты, пятнадцать лет, а уже выработал стратегию защиты от вопроса про развод, которого не по-детски страшился, не хотел про это слышать, заранее отталкивал от себя придуманной самообороной...

Потом снова трубку взяла Лида, попросила прислать не двести, а триста рублей, и это, как ни странно, успокоило Писарева: все вернулось на круги своя; конечно, пришлет, как не прислать... Да, конечно, попросит Митьку поторопить, да, убежден, что найдут, главное, чтоб все было хорошо у мальчишек, да, перезвонит...

Писарев вздохнул, поднялся с дивана, пошел в ванную, долго чистил зубы, потом надел тренировочный костюм, который устроил ему Володя из спортмагазина, прекрасно гонит пот, очень теплый, до ноября можно бегать, и отправился трусить от инфаркта... (В Одессе он снял в одном из подъездов табличку: "Трусить в подъездах воспрещается". Бабеля нет, а жаргон остался. Митька рассказывал, что в Японии известный переводчик, "знаток" русского, в одной из наших книг объявление "сорить воспрещается", вывешенное на танцплощадке, перетолмачил как "драться нельзя". Все очень просто, объяснил Митяй, "сорить" показалось японцу производным от слова "ссора"; а наш Пастернак, чтобы найти истинное значение пустячного слова (впрочем, есть ли такие?!), перелопачивал все британские словари и литературу по Шекспиру, только б понять истинный смысл, вложенный великим англичанином в эти строки, ибо коль слово само по себе безжизненно, то оно делается взрывоопасным, когда соседствует с другими словами.)

На улицах было пусто еще; только метро пульсирующе выбрасывало людей, которые работали в Боткинской; они начинали в семь и шли через скверик возле Беговой; Писарев ужасался тому, как много мужчин курили на ходу, чаще всего "гвоздики", раньше эти папиросы называли "Норд", потом переименовали на "Север", в то как раз время, когда в футболе старались избегать слова "тайм" и вместо этого Вадим Синявский, самый наш великий комментатор, говорил "период", очень, конечно, русское слово, не то что космополитический "тайм"; тогда нельзя было говорить "форвард", лишь "нападающий"; только никак не могли придумать, чем заменить в боксе "брэк"; одно время пытались привить "разойтись", но это звучало, словно в фильмах про то, как царские жандармы разгоняли рабочие демонстрации.