А есть ли это мытарево злато у того, кто осуждает ближнего, кто выносит чужие грехи на улицу?..

Да, много грехов скопилось на русской душе. Но тяжелее всех — грех гордости, пренебрежения к заветам родной Церкви, грех взаимного осуждения. Все мы заражены, в большей или меньшей степени, этим грехом. Все повинны в нем. Да еще и сознать его не хотим: все оправдываемся, ссылаясь на свою якобы ревность о чистоте нравов, о пользах Церкви, или же прикрываясь сожалением о печальном положении дел... А того не спросим: наше ли это дело-то? А, между тем, грех осуждения отнимает цену и у того малого добра, какое, нам кажется, мы еще творим. Вот отчего и бедствует наша Русская земля. Оттого и смуты, и ереси, и расколы, и раздоры... Всякому хочется выставить свое «я» вперед, перевести эту букву с русского «я» на славянский «азъ»... Хотя в других случаях мы славянского-то языка и не долюбливаем.

Православные Русские люди! Пожалеем нашу матушку Русь: видите — ее жалеют и родные нам святые угодники Божий, ее не забыл еще и Господь... Пожалеем себя, своих детей, свои будущие поколения! Познаем свой господственный грех, смиримся пред Богом, смиримся друг пред другом, смиримся и примиримся, и будем чистосердечно каяться в своих грехах и за себя, и друг за друга, любовию покрывая друг друга. Этому поучают нас новопрославляемые Богом святители — заступники пред Богом за Русь Православную...

О, святителие Христовы, столпы Церкви непоколебимые, заступники Руси нашей непреоборимые! Сбились мы с путей, вами завещанных, уклонились с путей заповедей Божиих. Не покиньте нас, блуждающих, прострите руку помощи, поставьте на верные стези, осветите сии стези светом той благодати, которая просвещает и освящает всякого человека! Спасите Русь, не дайте ей погибнуть во мраке современных мудровании: ваша молитва крепка у Бога...

Наше мутное и смутное время невольно заставляет переноситься мыслию к первым векам христианства, ко временам гонений на веру Христову и страшно становится, когда помыслишь: как далеко ушли мы от тех веков — не говорю уже в жизни, но и в мысли, в миросозерцании, в самых идеалах, столь помутившихся и потускневших в нашем сознании...

Вот пример. Древние христиане называли смерть успением, преставлением, а день смерти даже — днем рождения — рождением в другую лучшую жизнь. Оттого и праздновали день кончины мучеников и других святых как радостный праздник, как торжество над смертью. «Почивает в мире», «почивает во Христе» — вот обычные надписи на местах погребений в древних катакомбах, этих усыпальницах, где погребено до 300,000 мучеников... А ныне?.. Пышные надгробия, вовсе не нужные покойнику венки, суета сует, которая однако же стоит тысячи и сотни тысяч, — стоит столько, что на эти деньги можно бы построить сотни храмов Божиих там, где православная душа жаждет места молитвы, но не имеет сего утешения... А ведь в этих храмах Божиих до скончания веков приносилась бы бескровная Жертва за упокой души тех, которые теперь покоятся под бесполезными для них памятниками!..

Но отвратим очи свои от этой суеты. Утешим себя тем, что и в наши дни есть рабы Божии, отходящие в другую жизнь «в мире», с надеждою воскресения, как бы на временный покой после трудовой жизни в этой юдоли скорбей. У их гроба как-то тепло становится на душе, мысль о смерти отходит на второй план, на место ее является созерцание таинства смерти... «Спит спокойно во Христе», думается, когда смотришь на спокойное лицо усопшего, или лучше: «созерцает в благоговении то, что для нас еще закрыто, неведомо, но что ему — усопшему — теперь открылось, стало уже не предметом веры, живою действительностью»...

И сердце спрашивает почившего: в чем тайна его спокойствия? Почему у его гроба не веет призрак смерти, почему так тянет именно к этому покойнику: тогда как от другого бежать хочется? И тайный голос, голос совести нашей отвечает нам: посмотрите, оглянитесь на его жизнь, и вы все поймете...

5 февраля скончался почтенный старец, мой дядюшка, протоиерей Григорий Иоаннович Грузов, на 89-м году своей труженической, праведной жизни. 65 лет служил он в священном сане, почти 55 лет — в одном и том же бедном приходе, и только тяжкая болезнь заставила его расстаться с любимою паствою, с теми, кого он крестил, венчал, с кем делил все скорби и радости... Помнится, раз, проезжая через Кострому, я стоял обедню в соборе, где служил преосвященный Тихон. На сем служении он дал сан протоиерея одному вот из таких смиренных служителей алтаря, восьмидесятилетнему старцу: во время причастного стиха, он представил мне сего старца со словами: «вот кем стоит Русская земля!» Да, вот такими смиренными служителями Церкви Божией, как этот неведомый мне старец, как мой ныне почивший дядюшка, пока и крепка наша Русь православная; в тишине и безвестности, скромно и в простоте сердца они делают свое дело, воспитывая народ в страхе Божием, в послушании родной матери — Церкви, в преданиях и заветах родной старины, в беззаветной любви к Царю и отечеству... С ними, вот с этими смиренными батюшками, наш народ прошел через всю свою тысячелетнюю историю, перенес и иго татарское, и крепостную зависимость, и глады, и моры, и нашествия иноплеменных, они утешали его во всех невзгодах исторических, делили с ним горе его, помогали ему нести тяжелый крест жизни, согревали его сердце утешениями веры и благодати Христовой. Это были — пестуны народные на протяжении тысячи лет истории нашего народа, это были стражи народной души и всех тех сокровищ, которыми наградила Русский народ его любящая мать — православная Церковь. Храм Божий да «батюшка родимый» — вот кто ближе всех стоял к народу, кто воспитал душу народную, кто был ее ангелом-хранителем...

Таким вот был и покойный отец Григорий. Сын бедного сельского дьячка (род. в 1825 году), он провел свое детство в родном Чашникове, в многолюдной семье отца, под благодатными веяниями родного храма Живоначальные Троицы, пел и читал на клиросе, ходил по приходу славить Христа в Рождество и Пасху, собирая грошики, любимый прихожанами, воспитываемый матерью в страхе Божием и уважении к старшим. С добродушною шуткой рассказывал покойный, как мать, провожая его до Москвы, чтобы записать в духовное училище, строго наказывала ему: «смотри, сынок, будь ко всем почтителен, всем старшим кланяйся». И воспринял послушный сын урок матери: лишь только вошли в заставу, как Гришенька снял шапку и стал кланяться направо и налево проходящей публике. Увидев это, мать спросила: «что это ты делаешь?» — «А как же, маменька? Ведь, все они старше меня: надо кланяться».

На время ученья в училище пришлось мальчику приютиться в темном углу у какого-то столяра, на первом же уроке ему пришлось отведать и детского горя: книг не было, учить урок не по чему; он так и сказал учителю, когда тот стал спрашивать урок. Но его оправдание, которое ему казалось столь законным, не было принято во внимание и за незнание урока мальчик был наказан розгою. И всю жизнь, до глубокой старости он помнил эту розгу, и называл ее благодетельницей своей, ибо она заставила его вставать пораньше, до рассвета бегать в училище, чтобы там у товарищей брать книги и готовить по ним уроки...

Кончилось ученье. Грузов вышел из семинарии в первом разряде. Ему предлагали даже идти в академию, но доброго юношу-идеалиста влекло призвание послужить Церкви в селе. Старая семинария умела воспитывать такое стремление в юношах. Мои братья, учившиеся спустя лет десять после дяди, еще привозили вороха списанных проповедей разных авторов: это они готовили себе запас на время пастырского служения. Теперь — увы! — семинаристы об этом не думают... И вот, молодой студент идет в консисторию и подает Митрополиту Филарету прошение на первое открывшееся священническое место в селе Петрове Рузского уезда, верстах в 70-ти от Москвы. Место было из бедных, соперников не оказалось, и он определен туда. Надо искать невесту. Спрашивает родных, знакомых... Указывают ему на семью одной просфорницы, у которой четыре дочери-невесты. Григорий Иванович, преодолевая семинарскую застенчивость, идет к будущей теще, знакомится, начинает посещать ее дом... Но зачем ходит — сказать недостает решимости. Старушка-просфорница решается наконец помочь юноше: «да не стесняйтесь, пожалуйста, Григорий Иванович: ведь, я знаю, зачем вы к нам ходите (конечно, добрые сваты ее предупредили), говорите откровенно: которая же вам больше нравится?» — «А какую, мать, благословишь, отвечает жених, такую и возьму!» И мать, следуя примеру ветхозаветного Лавана, отдает ему старшую из дочерей своих, Елену Николаевну. И свадьба скоро состоялась. Взял Григорий Иванович у одного барина сюртук для венчания, посвятился во иереи и с молодою супругою отправился в неведомое дотоле Петрово.