Кажется, обстоятельства, сопутствовавшие внезапной смерти господина Делессера, инспектора службы безопасности, произвели такое впечатление на парижские власти, что были записаны особенно подробно. Опуская все частности, кроме тех, что необходимы для объяснения сути дела, мы привёдем здесь эту несомненно странную историю.

На исходе 1861 года в Париж приехал человек, назвавший себя Вик де Ласса, что и было обозначено в его паспорте. Он прибыл из Вены и говорил, что является венгром, владеет имением на границе Баната, недалеко от Зенты. Это был некрупный мужчина, лет тридцати пяти, с бледным и загадочным лицом, длинными светлыми волосами, отсутствующим, блуждающим взглядом и необычайно жёстким ртом. Одевался он небрежно и не броско, говорил и изъяснялся без особой выразительности. Его спутница, предположительно жена, на десять лет младше его, напротив, была потрясающе красивой женщиной, того тёмного, богатого, бархатистого, ароматного, чисто венгерского типа, столь сильно похожего на цыганскую породу. В театрах, в лесу, в кафе, на бульварах, и везде, где развлекается праздный Париж, Эмэ де Ласса привлекала большое внимание и производила сенсацию.

Они снимали роскошные апартаменты на Рю Ришелье, часто посещали лучшие места, принимали хорошее общество, принимали красиво и во всём держались так, как будто обладали значительным состоянием. Ласса всегда имели хорошее сальдо у Шнайдера, Рюте и Си, австрийских банкиров на Рю Риволи, и носили бриллианты, обращавшие на себя внимание своим блеском.

Как же получилось, что префект полиции счёл возможным подозревать господина и госпожу де Ласса и назначил Поля Делессера, одного из самых ловких инспекторов полиции, «выманить» их? Дело в том, что значительный мужчина с блестящей женой был очень загадочной личностью, а полиция имеет обычай воображать, что за таинственностью всегда скрывается либо заговорщик, либо авантюрист, либо шарлатан. Заключение, к которому пришёл префект относительно господина де Ласса было таково, что тот является авантюристом, а также шарлатаном. Только несомненно удачливым, ибо всегда был исключительно скромен и никогда не трубил о чудесах, совершать которые было его призванием, ведь через несколько недель после того, как он обосновался в Париже, салон господина де Ласса стал предметом всеобщего увлечения, и число людей, плативших 100 франков в качестве гонорара за один-единственный взгляд сквозь магический кристалл и одно-единственное послание по его магическому телеграфу, было поистине поразительным. Секрет тут был в том, что господин де Ласса являлся чародеем и обманщиком, чья претенциозность была всеведущей, а предсказания всегда оказывались верными.

Делессеру не составило труда быть представленным и допущенным в салон де Ласса. Приёмы проводились через день — по два часа утром, по три часа вечером. Был вечер, когда инспектор Делессер прибег к помощи вымышленного персонажа, господина Флабри, знатока драгоценных камней и новообращённого спиритуалиста. Он обнаружил красивые, ярко освещённые кабинеты и очаровательное собрание всем довольных гостей, которые, казалось, пришли вовсе не для того, чтобы узнать свои судьбы, заодно внося свой вклад в доходы хозяина, а скорее из уважения к его достоинствам и дарованиям.

Мадам де Ласса играла на фортепиано или переходила от одной группы гостей к другой в манере, казавшейся восхитительной, тогда как господин де Ласса прохаживался или садился в своей ничего не выражающей, отрешённой манере, время от времени говоря что-нибудь, но, казалось, избегая всего могущего броситься в глаза. Слуги разносили закуски, мороженое, крепкие напитки, вина и т. п., и Делессер легко мог представить себе, что попал на весьма скромную вечеринку, в общем ничем не примечательную, кроме двух существенных обстоятельств, которые быстро заметил его намётанный глаз.

Если хозяина или хозяйки не было в пределах слышимости, гости говорили друг с другом понижая голос, весьма таинственно и смеялись не так много, как обычно в таких случаях. Время от времени очень высокий лакей подходил к гостю и с глубоким поклоном вручал ему карточку на серебряном подносе. Затем гость выходил, следуя за торжественным слугой, но когда он или она возвращались обратно в салон (а некоторые совсем не возвращались), то неизменно имели изумлённый и озадаченный вид, были смущены, удивлены, испуганы или возбуждены. Эти чувства, несомненно, выглядели искренними, и де Ласса и его жена, казалось, настолько не были заняты всем этим, что Делессер не мог не быть поражён и изрядно удивлён.

Двух или трёх маленьких эпизодов, произошедших непосредственно на глазах у Делессера, будет достаточно, чтобы пояснить характер впечатления, производимого на присутствующих. Двое джентльменов, молодых, высокого общественного положения и, повидимому, очень близких друзей, беседовали и частенько «тыкали» друг другу, когда величавый лакей вызвал Альфонса. Они весело рассмеялись.

— Подожди минутку, дорогой Огюст, — сказал он, — и ты узнаешь все подробности его необыкновенного везения!

— Прекрасно!

Не прошло и минуты, как Альфонс возвратился в гостиную. Лицо его было белым и имело выражение неистовой ярости, свидетельствовавшей о чём-то ужасном. Он прошёл прямо к Огюсту, причём глаза его сверкали и, наклонившись к своему другу, изменившемуся в лице и отпрянувшему, он прошипел:

— Мсье Лефебюр, вы подлец!

— Очень хорошо, мсье Менье, — ответил Огюст так же тихо, — завтра утром в шесть часов!

— Решено, мнимый друг, мерзкий предатель!.. Насмерть! — добавил, удалясь, Альфонс.

— Разумеется! — пробормотал Огюст, направляясь в прихожую.

Выдающийся дипломат, представитель соседнего государства в Париже, пожилой господин с большим апломбом и самой внушительной наружности, был вызван поклонившимся лакеем к оракулу. После пятиминутного отсутствия он вернулся и немедленно направился сквозь толпу гостей к господину де Ласса, стоявшему недалеко от камина, держа руки в карманах, с выражением крайнего безразличия на лице. Делессер, стоявший рядом, наблюдал беседу с жадным интересом.

— Я чрезвычайно сожалею, — сказал генерал фон…, — что вынужден так рано покинуть ваш салон, мсье де Ласса, но результат этого сеанса убеждает меня, что в деле замешаны мои экспедиторы.

— Сожалею, — ответил господин де Ласса с выражением вялого, но вежливого интереса. — Я надеюсь, вы сможете выяснить, кто из ваших служащих был нечестен.

— Я собираюсь сейчас же заняться этим, — сказал генерал, добавив значительным тоном: — Я прослежу за тем, чтобы он и его сообщники не избежали сурового наказания.

— Это именно то направление, которому нужно следовать, мсье ле Кант.

Посол внимательно посмотрел на него, раскланялся и отбыл в смущении, которое при всём своём такте не в силах был контролировать.

По ходу вечера мсье де Ласса небрежно подошёл к фортепиано и после безразлично-неопределённого вступления сыграл необыкновенно впечатляющее музыкальное произведение, в котором буйство и жизнерадостность вакхических мелодий мягко, почти незаметно превращалось во всхлипывающее стенание и сожаления, свойственные и усталости, и скуке, и разочарованию. Оно было хорошо исполнено и произвело глубочайшее впечатление на гостей, и одна из дам воскликнула:

— Как прекрасно, как печально! Вы сами сочинили это, мсье Ласса?

Мгновение он смотрел в её сторону отсутствующим взглядом, затем ответил:

— Я? О, нет! Это просто реминисценция, мадам.

— Но вы знаете, кто написал его, мсье де Ласса? — поинтересовался присутствующий музыкант.

— Я думаю, что первоначально оно было написано Птолемеем Аулетом, отцом Клеопатры, — произнёс мсье де Ласса в своей бесстрастной манере, — но не в его теперешнем виде. Насколько я знаю, оно было дважды переписано; однако мелодия в основном та же.

— Позвольте узнать, от кого вы услышали её? — настойчиво расспрашивал джентльмен.

— Конечно, конечно. Последний раз, когда я её слышал, играл Себастьян Бах, но это был вариант Палестрина — теперешний. Мне больше нравится вариант Гвидо из Ареццо — он более резкий, но обладает большей силой. Я слышал мелодию от самого Гвидо.