И мне пришлось заняться розами и открыть коробочку - "Ух ты, французские!" - у меня даже хватило сил поставить пластинку и сказать небрежно, что скоро придется уйти, к сожалению: в понедельник экзамен, и потому консультация, как раз сегодня, а он пусть располагается, отдыхает.

Митя запнулся на полуслове, лицо его залила густая краска.

- Консультация? И ты молчишь? - Он схватил меня за плечи и сердито тряхнул. - Я-то, болван, жду, пока ты привыкнешь, а ты, оказывается, от меня убегаешь!

Он опять отпихнул меня, в два решительных шага оказался вдруг у окна, резко, рывком задернул шторы, грубо выдернул из розетки шнур, совершенно не церемонясь с французской певицей - захлебнулся на взлете теплый, чуть насмешливый голос, - и вот он уже снова возле меня и молча, сердито пытается стянуть с меня платье.

- Сзади, - шепнула я. - Сзади молния...

- Ах вот оно что, - хмуро пробормотал он.

Я стояла перед ним, не противясь, но и не помогая. Таким - хмурым, сердитым - он мне почему-то ужасно нравился. Застежка у лифчика была довольно мудреной, но он справился с ней одним махом, и я с неожиданной для себя болью отметила его недюжинный, как видно, опыт по этой части. И тут он перестал спешить, обнял меня одной рукой, а другой стал гладить мои плечи и спину. Рука его опускалась все ниже, и тело мое оживало, становилось молодым и упругим, все в нем тянулось ему навстречу. Потом он прильнул губами к моей груди и стал нежно ласкать живот.

- Не надо, я сама, - прошептала я, когда рука его добралась до мешавших ей трусиков.

- Какой ты, однако, хитрый, - прошептала я, лежа у него на плече, и закрыла глаза.

- Это почему же я хитрый? - поинтересовался Митя.

- Потому что опытный, коварный соблазнитель.

- Да какой там у меня опыт...

Я засыпала, засыпала... Плечо было таким теплым, уютным...

- По-твоему, значит, нужно было пить чай до самой твоей консультации? - Я не видела, но почувствовала его усмешку. - Ты бы сама мне потом не простила.

- Ах да, консультация... Сколько сейчас?

- Спи: у тебя еще целый час.

- А чем закончилась история с Олей? - не открывая глаз, пробормотала я.

- Уехала с каким-то арабом. Потому и не было ее в колхозе. А после Наташи я уже не мог один. Ну и женился...

Голос звучал словно издалека, печально и глухо. Я хотела что-нибудь сказать, как-то его утешить, но мне уже снились широкое поле, травы, цветы, солнце и небо. Я иду, собирая ромашки, тело прогрето полуденным солнцем, волосы гладит, ласкает ветер. Но это не ветер, это ласковая рука.

- Вставай, Люсенька, тебе пора.

Комната залита жарким солнцем. Оно плещется сквозь шторы, озаряя все вокруг розовым светом. Я сладко вытягиваюсь под одеялом.

- Как ты спала... Как ребенок... Совсем бесшумно...

Мы поднимаемся вместе. Пока я собираюсь, Митя, накинув на плечи мой короткий халат, накрывает на стол.

- Какой ты смешной, - смеюсь я.

- А ты очень красивая, - не слишком логично откликается он. - Студенты небось влюбляются?

- Что ты! Они меня даже боятся, - гордо сообщаю я. - У меня, если хочешь знать, больше всех пересдач.

- Нашла чем хвалиться!

- А пусть не халтурят. Жилые дома - штука серьезная.

- Оно и видно, - беззлобно подтрунивает Митя, и я понимаю, что он имеет в виду: кварталы, районы, целые безликие города.

- Ну, тут я не властна. Делаю, что могу.

С наслаждением прислушиваясь к цоканью своих каблучков, бегу в институт. Здорово, что успела сшить светлый костюм! И удачно подстриглась. И новые туфельки сберегла до лета! Мне так радостно, так легко, я отлично выспалась всего за час. А сон-то какой: полон цветов и света!

Уже потом, проводив Митю в Москву - на вокзале прижалась к нему крепко-крепко и так стояла, пока не велели заходить всем в вагон, вернувшись домой в пустую квартиру (Алена моя еще не приехала), я вспомнила, что цветы во сне - к слезам, и чем больше цветов - тем обильнее слезы.

Нет, не верю во все эти глупости! Ведь мы едем на море, в Ялту, к его старому другу - сразу после экзаменов и судебного фарса над Аленой с ее подружками. За два дня мы привыкли друг к другу и расставались с каким-то даже недоумением: зачем ему уезжать, когда нам так хорошо вместе? Ох, и повезло мне, что от него сбежала жена! О Саше я стараюсь не думать.

Второе июля

Хорошо лежать в саду, в гамаке. Писать, правда, трудно, но я ухитряюсь. Небо надо мной темное, и клубятся тучи, а внизу шумит неспокойное сегодня море. Дом Юры (он тоже врач) стоит на горе, море не очень близко, но его мерные, тяжелые вздохи и шум - там, внизу - постоянный фон нашей праздной, чуть сонной жизни.

Подо мной толстое стеганое одеяло, ноги накрыты пушистым пледом, но это скорее так, для уюта. Митя с Юрой, однокурсником и старым другом, полдня спорят о новой методике, которую Юра упорно внедряет в своем санатории, невзирая на каверзы медицинского, городского и всяческого другого начальства. За Юру с его новациями только больные, которых он, как ни странно, излечивает, но больные еще бесправнее врачей. И те и другие только мешают серьезным людям, которые все как один против.

Юрин метод им подозрителен, несмотря на впечатляющие результаты. Не желают с ними считаться, и все тут! Митя тренирует друга, настраивает на борьбу, вгрызаясь в методику, ловит на случайностях и противоречиях, требует доказательств и повторных опытов. Иногда, устав, Юра сдается.

- Ладно, убедил!

- Да нет, ты гений! - тут же вопит Митя и опровергает собственные постулаты столь же эмоционально и доказательно, как только что их утверждал.

Ну, я и удалилась от этих споров в сад со своим дневником.

Когда-то мама моя тоже вела дневник. После ее смерти мы нашли с десяток толстых тетрадей в добротных коленкоровых переплетах. На каждой рисунок (я и не знала, что мама так хорошо рисовала) и лирический эпиграф. Одна тетрадь запомнилась мне особенно: женщина, запрокинув голову, обхватив ее тонкой рукой, смотрит вдаль. И подпись: "О, если бы не гордость, она крикнула бы: "Вернись!"" Вся тетрадь - о разлуке с папой. Они тогда сильно ссорились, без конца расставались. Потом наконец поженились, потом родилась я. Они работали, много ездили, растили дочь, и так, как всегда незаметно, прошла, пролетела жизнь - сначала папина, а потом и жизнь мамы - спустя шесть переполненных страданием лет: как мы ни старались, никто из нас, даже внуки, не сумел заменить папу.