- Я люблю тебя, - в этот самый момент, будто подслушав меня, сказал Митя. - Сам не знал, что могу так любить...

И, обнявшись, мы пошли в дом, потому что ветер вдруг стих, небо угрожающе потемнело, все вокруг затаилось и замерло, и пошел дождь - мерно, спокойно, уверенно и надолго.

Десятое июля

Я всегда прячу от Юры глаза, когда вечерами, после чая в саду, мы покидаем этого доброго, милого толстяка.

- Спокойной ночи, - говорю я как можно будничнее.

Там, наверху, нас ждет счастье. Ждет прохладная, чистая, просторная комната, распахнутые в южную ночь окна, звон цикад и широкая тахта - одна на двоих. Иногда я закрываю окно: боюсь, что Юра услышит мой стон, от которого я не всегда могу удержаться. Иногда мы стаскиваем матрац на пол: тахта, словно злясь на нашу несдержанность, начинает скрипеть и пошатываться. Усталые, разгоряченные, благодарные друг другу, перед тем как заснуть, мы долго смотрим на бархатное южное небо, мерцающее огромными звездами. Сидим на подоконнике и любуемся, переговариваясь почти шепотом. Ощущение счастья так сильно, что хочется, чтобы все вокруг были счастливы. Ведь это так просто: любить друг друга. Проще, чем ненавидеть.

- Почему она всегда уезжает? - спрашиваю я однажды про Юрину жену.

- Потому что летом здесь жарко.

- А Юра почему с ней не едет?

- Потому что разгар сезона и он не может оставить санаторий. И вообще у них уже все в прошлом.

Жалко... И все-таки странная у Юры жена: бросать такого мужа, пусть даже временно... И дочь его бросила, укатила на край света. Приехал капитан дальнего плавания, пробыл в санатории месяц, снял комнату на второй, упорно ухаживал - провожал и встречал, таскал охапками розы, - а осенью увез молодую жену к себе, на студеное море, туда, где много зимы и упрятаны под водой опасные лодки, а мужа вечно нет дома, и маются без дела, ссорясь и сплетничая, моряцкие жены.

Середина июля

- Люся, что с нами будет? - спросил он вчера.

Шумело, бесновалось все в пене море, разбойничал ветер, волны вздымались все выше, с грохотом обрушиваясь на берег. И наконец грянул шторм - кланялись до земли деревья в саду, тревожно вскрикивала какая-то птица, неслись по небу все в клочьях тучи. И эта тревога, беспокойство природы передались нам, ее детям.

- Что ты имеешь в виду?

Приподнявшись на локте, я заглянула ему в лицо.

- Ты знаешь...

Он притянул меня к себе.

- Зачем нам расставаться?

Я укрылась в его объятиях. Нельзя сказать, что его слова были для меня неожиданны, только все равно стало страшно.

- Ты же знаешь, у меня есть Саша...

- Да пошел он к черту, твой кретин! - неожиданно разозлился Митя. Какой он муж? Не разбудить такую женщину!

- Мы, наверное, просто не подошли друг другу, - пробормотала я. Физически не подошли.

- Просто... - зло хмыкнул Митя.

- Чего же ты сердишься?

- Прости... Господи, до чего жаль наших несчастных женщин! Ведь дикие мужики вокруг! Ничего не знают, не умеют и, главное, не хотят - ни знать, ни уметь. Осчастливил раз навсегда: женился, а там хоть трава не расти.

- Может, я фригидная женщина.

- Это ты-то фригидная?

Митя засмеялся, и засмеялась я.

- Да нет фригидных женщин, почти нет! - Он бухнул кулаком по тахте, веселость его исчезла. Он был теперь гневен и по-настоящему зол. - Есть неумелые, невежественные мужчины! Что такое настоящая близость, они и понятия не имеют. В этом - половина нервных расстройств, это я тебе как врач говорю.

Он принялся рассказывать случаи из своей и Юриной практики, а я слушала, кивала и печально думала, что при всех его знаниях, всем умении свою жену он тоже не удержал. И как-то мне было обидно и, пожалуй, неловко: уж очень хорошо знал он женскую психологию, да и физиологию тоже, и сейчас, при мне, раскладывал по полочкам нашу затаенную женскую суть... А Митя (нет, все-таки женская ранимость неведома даже ему, психологу), воодушевившись, врезал такой вот примерчик:

- Вот приехал я к тебе в Самару, так?

- Так.

Во рту у меня пересохло.

- Ты меня встретила и растерялась: отвыкла.

А мне-то казалось, он не заметил.

- Ну дал я тебе время: душ, завтрак, то да се, а ты все равно как замороженная. Вот я и рассказал тебе про то давнее лето: ночь, танцы, Наташа, душистое сено. И ты меня захотела!

Да что же это? С ума он сошел, что ли?..

- ...Мне кажется, ты забыл про любовь, - дождавшись паузы, сухо сказала я. - Ни знания, ни восхваляемое тобой искусство, представь себе, ее не заменят.

Митя быстро взглянул на меня и осекся на полуслове.

- Ты обиделась, Люсенька? Но я же не думал... Я не хотел... Конечно, любовь - самое главное! Но ведь и уметь надо, и надо знать, понимать женщину - вот что хотел я сказать. Прости меня, дорогая моя! Ну я дурак, прости!

Ему еще долго пришлось меня успокаивать. А дождь все шумел за окном, в комнате стало совсем темно, и в конце концов я почему-то расплакалась. Митя растерялся, засуетился, напоил меня чаем, и я уснула.

Проснулась к вечеру. По-прежнему ревел за окнами шторм. Горела настольная лампа. Наброшенный сверху платок заслонял ее неяркий свет. Митя что-то писал. Вставать не хотелось. Было уютно, легко, смущение и обида ушли со слезами, утонули во сне.

- Пора готовить ужин, - шевельнулась я. - Скоро Юра придет.

- А, проснулась?

Митя отодвинул стул, встал, подошел ко мне, сел на тахту.

- Поспала немного? Хочешь еще поваляться?

Сделав над собой усилие, я встала. Надев халат, спустилась в кухню, поставила на огонь воду. Сегодня на ужин деликатес - каша. Гречку привезли из Москвы и расходуем очень бережно.

Митя спустился за мной следом.

- Ух ты-ы-ы, как пахнет!

Он с тревогой, искоса поглядывал на меня, но к разговору не возвращался. Уселся верхом на стул и с удовольствием наблюдал, как я кашеварю.

- Переезжай ко мне, солнышко, - ласково сказал он. - Будешь так вот хлеб резать.

- А институт?

- Подумаешь... У нас, в Москве, что ли, нет институтов? - Он явно обрадовался, что я молчу о Саше. - Уж как-нибудь найдем тебе место.

- Место... - уязвленно протянула я. - Разве только в нем дело? А как же Алена?

- Так, может, самое время забрать ее из Самары? Пока она не схватилась с милицией врукопашную.