- Дед рассказывал, что на площади перед церковью собралась громадная толпа... Волосы, загоравшиеся от случайной искры, искаженные пляшущим заревом запрокинутые лица, треск рушащихся балок, мощный голос колоколов, суеверный ужас и благоговейный восторг. В детстве мне часто снилась эта картина, пока я не просыпался от собственного крика. Вы думаете, меня, десятилетнего мальчика, страшил сам пожар? Нет, меня уже тогда страшило дедовское слово "прекрасно". Вы когда-нибудь ломали себе голову над тем, почему наблюдаемые с безопасного расстояния грандиозные катастрофы внушают скорее восторг, нежели ужас?.. Сюда можно отнести что угодно величественную фигуру Нерона, глядящего с балкона на пылающий Рим, поджог рейхстага, уничтожение Ковентри, сожжение Лидице...

- Простите, что вмешиваюсь в вашу беседу. Вы, если не ошибаюсь, американец?

Блондин из туалетной комнаты, блондин за соседним столиком, блондин с нетронутой кружкой пива, пристальное внимание которого уже начало тревожить Муна. Он подошел незаметно и теперь стоял перед Муном, как бы немного смущаясь и в то же время полный решимости. Мягко очерченное, удивительно правильной формы лицо, розовые щеки с редкими веснушками, пушок над верхней, чуть припухлой губой, голубые глаза, расчесанные на косой пробор, слегка вьющиеся светлые волосы. Подростком Мун как-то видел старую картину Уфа "Любовь в Гейдельберге". Точно таким выглядел студент, в которого втюрилась профессорская дочка, - лучший фехтовальщик корпорации, обладатель пленительного тенора, преданный в любви, верный в дружбе, немного сентиментальный, когда речь заходила о Бисмарке или Фридрихе Великом.

Немец сделал полуоборот - красивое, четкое движение, от которого как бы запахло первой нежной зеленью парадного плаца, - ко второй стене, где Гамбург под черной тучей идущих плотными рядами бомбардировщиков превращался в пылающий скелет.

- Несправедливо винить во всем нас, - сказал блондин.

- Вас лично никто не винит. - Отстраняющим жестом Мэнкуп словно пересадил его обратно к нетронутой кружке пива.

- Я - немец. Говорить, что нацисты обманули народ, проще всего. Да, были и Ковентри, и Лидице! Когда лес рубят, щепки летят. Но в бесчеловечной бомбардировке Гамбурга повинны вы, американцы, и ваши союзники - англичане. Почему же сваливать все на Гитлера? Фюрер был идеалистом. Мне рассказывали люди, которым нельзя не верить, что он плакал, когда приходилось отдавать приказ об уничтожении людей.

- В таком случае самым гуманным животным является крокодил, - резко сказала Ловиза.

Мэнкуп и его друзья обрушили на молодого нациста целый шквал уничтожающих сарказмов. А он все так же спокойно продолжал отстаивать свои позиции.

- Извините, - сказал он под конец, обращаясь к одному Муну, - я не оратор, но если вы будете в Западном Берлине, где я учусь, я познакомлю вас с другими студентами. Они куда лучше меня объяснят вам, чего мы хотим. Вот мой адрес! - Он вырвал из блокнота уже заранее заполненный листок. - Зовут меня Карл Аберг...

- Рад познакомиться! - Мэнкуп встал с иронической торжественностью. - А я - Гамбургский оракул!

Блондин побледнел. По его красивому, мягко очерченному лицу прошла судорога ненависти. Он процедил что-то сквозь зубы и, круто повернувшись, пошел к своему столику.

Баллин вскочил с занесенным для удара кулаком.

- Брось, Дитер. - Мэнкуп с усмешкой усадил его обратно. - Если дело дойдет до бокса, ты сегодня лишишься возможности посмотреть пьесу.

- В чем дело? - спросил Мун.

- Вы разве не слышали? - Баллин трясся от злости.

- Он сказал, что со мной они еще разделаются, - спокойно пояснил Мэнкуп. - А ведь этот немец мог быть моим сыном!.. Слово "немец" всегда ассоциируется у меня с гейневскими строчками о сфинксе. После русских, внезапно обернувшихся грандиозным ликом Октябрьской революции, мы самая загадочная нация в мире. Нас долгое время считали народом мыслителей, а мы оказались великолепными организаторами научно разработанного, математически обоснованного метода массового уничтожения. Нас когда-то чествовали как народ музыкантов, а мы возгордились высокой пропускной способностью крематорных печей... Вместо того, чтобы набивать брюхо сытными обедами и подсчитывать доходы от экспорта, нам следовало бы разобраться в этом удивительном конгломерате баховских фуг и кровавой скотобойни, гётевского единоборства человека с дьяволом и геббельсовских речей. Нам нужны скептики, охотники за микробами, которые не пострашатся проникнуть на самое дно парадокса по имени немецкая душа... А вместо этого мы надеваем на германского сфинкса намордник демократии и воображаем, что он тем самым превратился в ручного пса...

Блондин допил свое пиво и, дождавшись официанта, расплатился. Он ни разу не взглянул больше в сторону Мэнкупа. Все же Мун с облегчением вздохнул, когда увидел его удаляющуюся прямую спину. Для него, спокойно отражавшего самые яростные нападки, Магнус Мэнкуп был не политическим оппонентом, а воплощением всего самого ненавистного ему. Тысячи подобных фанатиков, несомненно, желали смерти Гамбургскому оракулу. Не могли не желать, ибо он глумился над их богами.

- Нам пора! - напомнила Ловиза.

Мэнкуп очнулся от раздумий. Абстрактная работа мысли, молчаливое продолжение высказанных вслух мучительных проблем, придававшие его лицу отчужденную неподвижность, внезапно оборвались.

- За твой сегодняшний дебют, Ло! - Тон был веселый, но Муну почудилась в нем наигранность.

Ловиза протянула свой бокал, но внезапно отдернула руку.

- Не могу, - сказала она со странным выражением.

- Чего не можешь? - усмехнулся Мэнкуп.

- Пить больше не могу. - Она отстранила бокал и встала.

- Сценическая лихорадка, - объяснил Баллин. - У меня такое же состояние перед выходом каждой новой книги. Мужайся, Ло. Это не так страшно, как кажется... За тебя! За нас всех! За Магнуса! За мудрость и бесстрашие!

- Вот именно! - Мэнкуп засмеялся. - Самое важное - смело выйти на сцену и вовремя уйти, не запутавшись в занавесе. - Он подозвал официанта.

Между ним и Дейли завязался спор, кому платить. Художница, быстро закончив второй портрет, подошла к столику. Оказалось, что она делала их для продажи. Скульптор даже не стал с ней разговаривать. Магда с видимым сожалением отдала рисунок обратно, сославшись на то, что не захватила с собой денег.